Глаза не привыкали к здешнему мраку, и это тоже пугало.
Захрустела ветка и справа от валуна словно из-под земли выросла фигуру Элака. В кулаке он протянул Бреселиде пахучую горсть виноградных улиток.
— Испеклись, наконец! Угли уже давно прогорели, а они сырые. Что за дьявол!
Амазонка благодарно кивнула и поманила юношу к себе. Тот вьюном проскользнул между Радкой и Гикаей и очутился у ног хозяйки.
— Неужели? — его голос звучал чуть насмешливо, но с хорошо знакомой Бреселиде хрипотцой.
— Конечно, нет. — возмутилась она. — С какой стати?
Дразнящая улыбка на губах Элака погасла.
— И сам знаю. — вздохнул он. — А все же, чем черт не шутит… Так зачем звали?
— Слушай, малыш, — Бреселида притянула его за руку и заговорила шепотом, чтоб не будить других. — Не очень-то мне спокойно. — она кивнула в сторону собак. — Кто знает, что у них на уме? А ты показал и мне, и Радке, что читаешь чужие мысли. Правда, они съели этого парня?
Элак задумался. Он развернулся в сторону спящих сестер-преступниц, закрыл глаза и глубоко втянул ноздрями воздух. Потом задержал дыхание и надолго замолчал.
— Они очень боятся. — наконец сказал юноша. — До смерти. И чувствуют за собой вину. Да, пожалуй, они съели брата Уммы.
— А она сама? — осторожно спросила Бреселида.
Элак еле слышно рассмеялся.
— Тут и думать нечего, госпожа. Умма проста, как монета без чеканки. В ее душе боль за брата. Она хочет отомстить и поскорее вернуться домой. Ее пугает все вокруг: много людей, лошади, оружие… Она сильная и верная. Не опасайся ее.
Бреселида с благодарностью потрепала юношу по всклокоченным волосам.
— Я еще хочу знать про Ярмеса. — попросила она. — Если тебе не тяжело.
Элак качнул головой и снова надолго умолк.
— Не могу. — выдавил он через минуту. — Ярмес очень устал. Подавлен потерей рода. Не знает, что делать дальше. От него всего можно ожидать, хотя он и не соврал на счет Бера… Не знаю, госпожа.
— Хватит. — Бреселида почти силой заставила мальчика-козла оторвать остановившийся взгляд от свернувшихся рядом Уммы и ее спутника. — У тебя даже голова вспотела от натуги! Уши торчком.
Элак не без труда отвел глаза от спящей пары.
— Присмотри за Ярмесом, пока мы в горах, — попросила всадница. — А на равнине видно будет.
Сын Пана кивнул и двумя пальцами потянул у нее с ладони пропахшую дымом улитку.
— Почему ты боишься? — через минуту спросил Элак.
Бреселида перестала хрустеть скорлупой и повернула к нему бледное лицо.
— Не знаю. — ей даже не пришло в голову высмеять его или отшутиться. — Я не люблю темноты. Особенно такой. Густой.
— Очень красиво. — возразил Элак. — Жаль, что ты не видишь лес моими глазами: все светится.
— Я сейчас вообще ничего не вижу, — осипшим шепотом пожаловалась амазонка. — Только чувствую спиной, что в камне кто-то копошится.
— Это ящерица-хозяйка, — улыбнулся сын Пана, — дух валуна. У нее зеленый хвостик и лапки, а голова и плечи женщины. Такая крошечная. С мой мизинец. А ты ее испугалась!
Бреселиде стало стыдно, и она начала до ломоты в глазах таращиться в сумрак ночи, но так ничего и не разглядела.
— Наверное, если человек ослеп, он чувствует себя так. — вздохнула всадница.
— Не жалоби меня! — тихо рассмеялся мальчик-козел. — В тот миг, когда Пан овладевает женщиной, она на долю секунды может увидеть мир его глазами. Но ты ведь гонишь меня.
Бреселида промолчала.
Она не хотела, чтоб Элак ушел сейчас или захрапел, как все, отделившись от нее непроницаемой стеной сна. Но и не могла уступить настойчивости лесного божка. Для него все было просто, для нее — нет.
Но не даром именно Пан выдумал свирель. Козлоногий мальчик хорошо понимал ее. И если нижнюю часть его тела в присутствии любой женщины сжигало огнем, то через чур мягкое сердце рядом с Бреселидой выводило грустную мелодию, как сухой тростник на ветру.
— Есть другой способ показать тебе ночь. — шепнул он. — Поцелуй меня. — и прежде, чем амазонка успела возразить, сам прокусил себе губу и протянул ей на кончике длинного узкого языка рубиновую капельку крови.
— Не бойся. — выдохнул Элак, когда Бреселида, как завороженная глядя в его позеленевшие глаза, уже сглотнула подношение лесного духа. — Не бойся, хозяйка. Теперь бояться должен я.
В первую минуту Бреселида ничего не почувствовала. Она сотни раз разбивала губы и хорошо знала железистый вкус крови. У Элака он оказался чуть более кислый, чем у нее самой. Потом мир вдруг еще сильнее потемнел и разом бросился ей в лицо.
Мальчик-пан успел вовремя подхватить «амазонку» под руки, прежде чем она ткнулась головой в землю у его ног.
— Кружится? — спросил он. — Ничего. Сейчас пройдет.
Бреселида его почти не слышала. В ушах стоял звон, перед глазами расплывались радужные круги.
— Только не пугайся, когда увидишь меня таким, какой я есть на самом деле. А не таким, как кажусь днем.
С усилием тряхнув головой, Бреселида разлепила веки и снова ослепла. Свет бил от всех предметов, находившихся в лесу. От деревьев, земли, камней, спящих людей и лошадей. Он был похож на ровное прозрачное сияние, окутывавшее каждое существо вокруг и у всех отливавшее по-своему.
Звуки, доносившиеся отовсюду, были оглушительны. Мыши, рылись в опавшей листве так, словно целая армия рудокопов долбила недра горы. Птицы перепархивали с ветки на ветку с таким шумом, как будто рушилось все дерево.
Кто-то пел, кто-то шушукался и хихикал.
— Ну как?
Бреселида обернулась и увидела Элака, дергавшего ее за руку. Боги, на что он стал похож! В первый миг амазонка едва не вскрикнула. Нет, она бы не назвала его некрасивым, но… мальчик-пан совсем перестал походить на человека. Он сидел на четвереньках, как большая собака, поджав под себя косматые задние лапы с копытцами. Шерсть на них была золотистой и завивалась крупными колечками. Такая же золотая грива покрывала голову, увенчанную смешными саблевидными рожками, огибала острые лепестки ушей, спускалась через загривок на спину и образовывала в конце хвост с кисточкой. При этом лицо, шея, плечи и руки пана оставались голыми, только на груди все тот же янтарный мех, дорожкой поднимавшийся от живота, образовывал волшебный сад.
— Тебе не хватает колокольчика на шею! — рассмеялась Бреселида. — Вот это да! Теперь я знаю, кто придумал историю про золотое руно.
— Теперь ты знаешь, кому оно принадлежало на самом деле. — вздохнул Элак, поднимаясь с земли. — Медея была всего на всего колдуньей, добывшей шкуру царя леса. Если в час страсти убить Пана и содрать с него кожу, мех еще долгие годы не лишается волшебной силы.