— А что же дядя? — недовольно повела бровью Колоксай. — Как он выкарабкался? Сейчас его не назовешь нищим.
— О! — зло рассмеялся Левкон. — Это большой хитрец! Сам Гермес ему в подметки не годится. Он пошел в город, но не завел себе там дела, не купил лавку или корабль в порту, а на все деньги дал взятку казначею Народного Собрания Кали-маху и получил должность ойкиста. Стал землю мерить для прибывающих переселенцев. Тому прирезать, тому дать вместо целины уже кем-то обработанные, но брошенные земли. Все стоит денег. А чтоб Калимах его прикрывал, делился с ним… Вон Мышиный! — Левкон подскочил в седле, вытянув вперед руку. Он даже изменился в лице, ноздри у него раздувались, губы дрожали.
Арета не знала, что сейчас произойдет с ее спутником: засмеется он или расплачется. Гиппарх пустил коня вскачь, оставив девушку далеко позади. Она догнала его у поворота дороги, но Левкон уже справился со своими чувствами и только тер ладонью взмокшие волосы.
— Прости, — выдохнул он. — Такое вдруг нахлынуло. Никогда не думал, что буду рад видеть Мышиный мыс. Для меня это всегда было тяжелым испытанием.
— Почему? — не поняла Арета.
— Я никогда не хотел заниматься хозяйством, — пояснил Левкон. — А родители настаивали. Де мы стареем. Де пора браться за ум. Жениться. Заводить детей. — Он поморщился. — Приехать домой на денек-два значило получить все, что причитается непутевому сыну-гуляке. Как будто я в Пантикапее баклуши бил! — Он зло сплюнул. — Для них важнее урожая ничего не было. А меня от этого мутило. Я ведь знал, что никуда не денусь. Погуляю — и на цепь. У солеварен. — Левкон невесело рассмеялся. — Если б мне тогда сказали, что я с мечом в руках буду драться за собственное наследство… Да забирайте! Даром не надо!
Арета смотрела на него с сочувствием.
— Как поедем дальше? — спросила она, беспокойно оглядываясь по сторонам. — Ей не нравилось, что они до сих пор не видят людей.
— Да, пустовато, — протянул Левкон. — Для этого времени года. Обычно вон там рыбаки осетров ловят. Боги, какая у нас осетрина!
— Соберись! — цыкнула на него спутница. — Ты не на пир едешь.
Левкон сник.
Всадники пустили лошадей вперед и, вместо того чтоб взять вправо к мысу, повернули налево, где за широкой шелковичной рощей белели стены домов.
— Тебе не кажется, что в последнее время нам попадаются одни пустые поселки? — Арета с недовольством повертела головой по сторонам.
Левкон тоже не понимал, куда попал. Прежде оживленная деревня выглядела так, словно по ней прошел ураган. Со многих домов попадала черепица, открывая деревянный скелет крыши. Тростник над загонами и сараями давно был сорван. Фруктовые деревья сохли без полива. Двери домов были открыты. Зайдя внутрь, спутники убедились, что ни одной миски или топчана не осталось за опустевшими стенами. Степь наступала на деревню и уже гнала по безлюдным улочкам кусты перекати-поля.
— Скифы? — предположила Арета.
— Не похоже. Поселок не горел. — Левкон прислушался и различил в отдалении стук топоров, сменившийся шумным падением дерева. — Сад, что ли, рубят?
Он направил коня вперед, и вскоре всадники увидели, как в одном из брошенных дворов двое мужчин с бритыми синими головами и медными ошейниками рабов деловито кололи только что заваленную шелковицу.
— Что ж вы делаете! — завопил не своим голосом Левкон. — Это дом старого Лая! Знаете, сколько времени нужно, чтоб выросло такое дерево?! — Он соскочил с коня и, не обнажив меча, с одной плетью кинулся на невольников. Те побросали топоры и припустились прочь. Но гиппарх живо догнал их и вцепился одному из рабов в ноги. Тот рухнул, пропахав носом теплую пыль двора. Второй хотел было помочь товарищу, но Арета, даже не слезая с седла, захлестнула на его шее аркан.
— Кто вам велел рубить сады? — задыхаясь от гнева, кричал Левкон.
Невольники мычали, дрожа от страха и прижимаясь друг к другу.
— Отвечайте! — еще раз рявкнул гиппарх.
— Постой. — Колоксай сжала его руку. — Посмотри на них. Ты ничего не замечаешь?
— Чего? — отмахнулся Левкон. Его глаза скользнули по лицам рабов. Сначала он не понял, о чем говорит спутница. За годы плена гиппарх так привык к рабам-грекам… — Эллины? Они эллины. — У него разом опустились руки. — Вы пантикапейцы?
Несчастные кивнули разом и снова застыли.
— Что же вы молчите? — снова рассвирепел Левкон. — Как в рот воды набрали!
Колоксай протянула руку и, взяв одного из рабов за подбородок, разжала ему челюсти:
— Посмотри, Левкон. У них нет языков.
Она хотела, чтоб он перестал кричать и взял наконец себя в руки. Но гиппарх, кажется, был настолько потрясен увиденным, что никак не мог остановиться.
— Вы из поместья ойкиста Никомеда? — обратилась Колоксей к рабам.
Те закивали.
— Это он приказал вам вырубить сады в деревне?
Второй невольник пошевелил пальцами на обеих руках, изображая огонь, потом постучал по спилу шелковицы и коснулся своего носа.
— Все понятно, — кивнула меотянка. — Фруктовые деревья хорошо пахнут, когда горят в очаге. Ему нет дела до того, кто растил сад. А где люди?
Рабы замахали руками в сторону степи.
— Он всех выгнал. Кто же трудится на полях?
Второй невольник постучал себя и своего приятеля в грудь.
— Рабы? — протянул Левкон. — Так много?
Оба кивнули.
— Воистину эта земля проклята. — Арета видела, как у ее спутника опустились плечи.
— Идите. — Меотянка ослабил аркан. — Но обещайте не говорить о нас никому. Даже жестами. — Она окинула немых хмурым взглядом. — Иначе вам не жить.
Невольники, как по команде, вскочили и прыжками помчались через огороды к морю.
— Я думал: вернусь и по закону оспорю права дяди на усадьбу, — протянул Левкон. — Но здесь нет законов. Видела ты когда-нибудь эллинов-рабов?
— Сколько хочешь, — хмыкнула меотянка.
— Ну не в Пантикапее же! — огрызнулся он. — У себя дома! Так дядя и на меня ошейник наденет!
— Я бы на тебя надела намордник! — с неприязнью бросила Колоксай. — Чего ты расходился? Знал же, куда едешь. Ах, срубили дерево. Ах, увидел невольников-греков. Экая редкость!
Левкон угрожающе положил руку на меч.
— Не выводи меня из себя, женщина.
Но теперь она не могла остановиться.
— Знаешь, что в вас, эллинах, самое плохое? Вы никого, кроме себя, за людей не считаете. Хочешь, скажу, почему я сбежала от отца в восемь лет и пешком ковыляла до ближайшего кочевья: «Люди добрые, отвезите меня к маме!» Пеламон так стеснялся моей косоглазой рожи, что прятал меня от гостей. Признать при всех, что я его ребенок, у него никогда не хватало духу. — Она мерила спутника презрительным взглядом. — Если б ты сейчас увидел рабов-меотов, это бы тебя не потрясло.