К счастью, у нее был талант, поэтому скука в ее будущей работе исключалась.

Про Нелькин талант говорили все: и преподаватели в художке, и все знакомые художники, и даже совсем несведущие люди вроде соседки Филатовой, которая выпросила у Нельки натюрморт с сиренью, потому что «такой красоты, как у тебя на картинке, Нелличка, я даже в природе не видала!»

Натюрморт с сиренью Нелька отдала без сожаления, хотя глупых дамочек вроде Филатовой презирала. Красивенькая картинка Нельке была без надобности: она считала, что всякие сирени-розы можно писать только в качестве учебного задания, и предназначены подобные творенья именно для таких, с позволения сказать, ценительниц, как Филатова, которые об одном только и просят художников: «Сделайте нам красиво».

Сирень Нелька написала по памяти. Когда она была маленькая, они с Таней жили в Тавельцеве, от Москвы час на электричке. Отец купил тавельцевскую дачу перед войной, а после войны про нее, видимо, забыли, поэтому отобрали у дочерей доктора Луговского не сразу – Нелька успела провести на ней детство. Потому и написала сирень в два счета, хотя в их унылом дворе у Рогожской Заставы сирень росла чахлая, как сорняк. Память у нее была цепкая, какую и положено иметь настоящему художнику.

У нее вообще все было именно такое, как нужно для художника, и поэтому она с детства знала, что будет художницей, и с детства жила как сама хотела, потому что – зачем же прилаживаться к обычной, как у всех, жизни, если знаешь, что она у тебя будет совсем не обычная и не как у всех?

Впервые Нелька поняла это в художественной школе; ей было тогда лет пятнадцать.

Собственно, ничего особенного не произошло в тот день, когда она это поняла. Нелька просто пробегала по коридору художки и краем уха услышала, как Савва Георгиевич Конушевицкий, преподаватель рисунка, говорит новому, только что после училища, педагогу Вадиму Андрееву:

– Вадим Павлович, могу я попросить вас об одной услуге?

Нелька замедлила бег и пошла чинным шагом. Вообще-то такой темп был ей совсем не свойствен, но очень уж стало интересно, о какой услуге может просить Конушевицкий. Он был старый, лет уже, наверное, пятидесяти, всегда был погружен в собственные мысли и носил зимой и летом единственный свитер, хотя всем было известно, что живет он один и его картины покупают иностранцы, то есть вряд ли ему недостает денег. При взгляде на Конушевицкого приходила в голову только одна мысль: что ему просто не нужно от жизни ничего. И вдруг оказывается, все-таки что-то нужно! Ну как тут не прислушаться?

– Конечно, Савва Георгиевич, – ответил Вадим.

А Вадим этот, кстати, был дико симпатичный и на Нельку поглядывал с особенным интересом. Она отлично различала такой интерес в обращенных на нее мужских взглядах, потому что часто его в них видела и с удовольствием на него отвечала.

– Вы не могли бы сходить со мной в универмаг, или как называется теперь магазин готового платья? Дело в том, что я приглашен на банкет. Мой бывший студент получил Государственную премию, и мне неловко ему отказать, хотя я не любитель подобных собраний. Впрочем, это неважно. Меня беспокоит отсутствие костюма. Ведь на банкет, я думаю, положено являться в костюме. Или я ошибаюсь?

– Наверное, положено, – кивнул Вадим. – И я, конечно, с удовольствием с вами схожу. В ГУМ можно или в ЦУМ. Но вообще-то, Савва Георгиевич, такой человек, как вы, может прийти на банкет в чем угодно.

– Вы так считаете? – обрадовался Конушевицкий.

– Не я так считаю, а так оно и есть. Хоть в рубище, хоть в павлиньих перьях, это не имеет значения. Вы же художник, Савва Георгиевич. Вам можно все.

Вот так вот, значит! Нелька чуть не подпрыгнула от радости. Значит, правильно она догадывалась, что художник – это не только труд, о котором ей беспрестанно твердит Таня, не только вовремя сданные задания по рисунку, не только поступление в Суриковский институт, но и право жить не так, как все! Вот именно право, и дается оно не за заслуги, а уже за сам факт того, что ты художник! И если ты этим правом не воспользуешься, это значит, что ты зарыл свой талант в землю. А зарывать свой талант в землю нельзя, и когда Таня говорит Нельке, что стыдно пропускать занятия в художке ради того, чтобы сбегать в кино с очередным кавалером, она всегда напоминает ей как раз про землю и талант.

И оттого, что Нелька это поняла, через несколько лет, когда круг ее общения состоял уже не из мальчиков и девочек, а из настоящих художников, – у нее не было никаких затруднений с тем, чтобы жить в этом кругу, улавливая его неписаные законы, предназначенные для необычных людей, и принимая их легко, как единственно возможные.

Но это ей еще только предстояло. А пока она спускалась по залитой солнцем лестнице художественной школы, и сердце у нее пело от сознания того, какая прекрасная, какая необыкновенная жизнь ей предстоит.

Глава 8

– Популярность – это еще хуже компромисс, чем… – Олег не сразу подобрал нужное сравнение. – Чем стучать в гэбуху, вот что!

– Ну, это ты, старик, загнул, – усмехнулся Егоров. – Нет, я к популярности не стремлюсь, это само собой. Но стукачество все-таки похуже будет, чем вернисаж в Манеже.

Нелька переводила взгляд с Олега на Егорова. Она слушала их разговор так внимательно, что даже про водку, которую ей надо было выпить, забыла. Она впервые сидела среди таких вот людей, среди настоящих взрослых художников попросту, как своя. Понимать это было так упоительно, что куда там водке!

Впрочем, надолго забыть про водку ей не дали.

– Что не пьешь, Нелличка? – спросил Егоров. – Трезвой в пьяной компании сидеть подозрительно, учти.

– Почему? – не поняла Нелька.

– А вот за стукачку как раз и примут, – усмехнулся тот.

Нелька так расстроилась, что у нее даже кровь бросилась в лицо, хотя вообще-то, в силу лихого характера, она не краснела никогда, даже вообразить себе не могла такую причину, которая заставила бы ее смутиться.

Но сейчас она не просто смутилась, даже не просто расстроилась, а по-настоящему испугалась.

– Я не потому! – глупейшим образом воскликнула Нелька. – Я просто заслушалась!

Она перевела взгляд с Егорова на Олега, словно ожидая от него поддержки.

– Ладно, ладно. – Олег улыбнулся широко, свободно, так, как только он умел. У Нельки стеснялось дыхание, когда она видела его улыбку. – Ты вне подозрений.

Егоров при этом многозначительно взглянул на Нелькин стакан, и она поспешно выпила водку, поперхнувшись при этом и закашлявшись, потому что пить водку как положено, одним махом, не умела. Да и когда Нелька могла этому научиться? Водку она сегодня пила первый раз в жизни, до сих пор ее навыки ни на что крепче вина не распространялись.

Но ведь до сих пор она и не сидела как своя среди таких вот людей – не просто взрослых, а настоящих. Ощущение, что она находится в самом центре жизни, на самом ее пике, в самой острой ее части, – это ощущение охватило Нельку с той самой минуты, когда она познакомилась с Олегом.