Прапорщика Селезневу, с которой он познакомился в столовой, Павел на эту роль не планировал. Называя свое имя, она протянула:
– Аль-она… Не Лена, а Аль-она.
И взмахнула длинными, махровыми от туши ресницами.
Вообще-то, несмотря на пошлые ресницы, внешность у нее была интересная, главным образом из-за веснушек. Они придавали ее круглому лицу какой-то неожиданный задор – именно неожиданный, потому что вообще лицо было совсем без перчинки, хотя простотой своей даже милое.
Павел заметил это краем глаза, больше по привычке, чем из какого-то специального интереса к этой Алене.
Назавтра он увидел ее снова. То есть не лично ее, а просто всех женщин в сборе: в управлении отмечали Восьмое марта. Отмечали не по отделам, а всем коллективом: и возни меньше, да и женщин ведь немного, в некоторых отделах нет вообще.
– Вы заметили, Павел Николаевич, мы с вами встречаемся исключительно в пищеблоке!
Алена стояла у столика, за которым он сидел с тремя сослуживцами, и улыбалась. Ее веснушчатый носик забавно морщился. Теперь, когда она была не в милицейской форме, а в нарядном платье, Павел заметил, что фигурка у нее ладная и даже соблазнительная. От этого и весь ее облик казался более выразительным.
Впрочем, это имело для него так же мало значения, как ее слова про пищеблок. Какие-то ничего не значащие слова, произносимые только для того, чтобы быть произнесенными. Какой-то женский облик, приметный ровно настолько, чтобы не забыться в течение пяти ближайших минут.
Он ответил что-то такое же неважное, потом выпил коньяку – немного, только чтобы на душе стало повеселее, – расслабился и забыл про Алену. Потом она пригласила его на белый танец, и он его протанцевал, но это не прибавило ему желания продолжать с ней вечер. Вернее, у него вообще не было желания продолжать вечер с кем-нибудь индивидуально. Выпивка помогла ему сегодня не скучать в компании, и он этим воспользовался: смеялся над анекдотами, слушал истории о том, как встречали Новый год у кого-то на даче, и кто-то кого-то привез, а потом увез уже кого-то другого… Обычно у него скулы сводило зевотой и от анекдотов этих, и от разговоров. Но коньяк, музыка – начальство пригласило какую-то неизвестную, но старательную и громкую рок-группу – и общая атмосфера праздничной взвинченности, к некоторому его удивлению, эту скуку прогнала.
К тому времени, когда Павел решил, что уже отдал дань коллективному празднику и может уходить домой, настроение у него было совсем неплохое.
Он вышел из здания один – ну в самом деле, наобщался сколько положено, до ближайшего праздника точно выполнил свой долг перед коллективом – и пошел по темной улице к метро. Он шел как мальчишка – насвистывал, держа руки в карманах, глубоко вдыхал весенний воздух, уже не морозный, но совсем еще свежий, и думал, как хорошо было бы поехать в Испанию. Эта страна связывалась в его сознании с ощущением какого-то яркого, необычного праздника, и ему интересно было проверить, так ли это в действительности. При мысли о том, что он полон сил, свободен, а значит, может поехать куда угодно, его охватывал такой восторг, что хотелось не просто насвистывать потихоньку какую-то беспечную мелодию, а свистнуть громко, как Соловей-разбойник, в два пальца.
И тут он услышал женский крик. Крик был совсем короткий, но такой жуткий, что не мог произойти из-за какой-нибудь ерунды – из-за сломанного каблука, что ли.
Павел прислушался. Больше ничего слышно не было, но он успел понять, что крик донесся из арки семиэтажного сталинского дома, мимо которого он как раз проходил. Он подождал еще с полминуты, не услышит ли чего-нибудь снова, а потом свернул в эту арку.
Разыскивать источник крика Павлу долго не пришлось. Фонарей во дворе не было, светились только лампочки над подъездами, но и в этом тусклом свете было видно, как двое парней что-то делают над скрючившейся на земле фигурой. Издалека не понять было, мужская это фигура или женская, но раз кричала женщина, то и догадаться было несложно. Да и к чему, собственно, догадываться? Павел перешел с шага на бег и сразу оказался рядом с увлеченными своим делом парнями.
Конечно, он не ошибся. Женщина лежала на земле, один из парней зажимал ей рот ладонью, а другой бил ее кулаком в живот – наверное, для того, чтобы она, не сопротивляясь, раздвинула ноги. Впрочем, Павел не стал разбираться в его намерениях. Того, что он увидел, было вполне достаточно.
Первым он отшвырнул того, который бил лежащую женщину в живот. Тот, что зажимал ей рот, вскочил на ноги сам. Женщина вскрикнула снова, на этот раз совсем тихо.
– Заткнись, сука, убью! – прошипел второй парень.
Первый молчал: Павел ударил его так, что он впечатался спиной в стену дома и еще не пришел в себя. Это вышло удачно, хотя Павел не был мастером загадочных восточных единоборств. Он еще в школе пришел к выводу, что занятия самым обыкновенным боксом дадут ему быструю реакцию, сильный и точно направленный удар. Иметь такую реакцию и такой удар он считал необходимым и добился этого за три года, после чего перестал заниматься регулярно, потому что бокс ему вообще-то не нравился, и стал ходить в спортзал лишь время от времени, чтобы не терять форму.
Сегодня был первый за десять лет случай, когда приобретенные в боксе навыки пригодились ему на практике. Может, конечно, ему просто повезло, что парни попались неподготовленные – второй оказался не крепче первого и тоже свалился с ног от одного апперкота, – но Павел почувствовал удовлетворение собой, которое чувствовал каждый раз, когда делал что-нибудь на совесть и удача за это бывала к нему благосклонна.
Неизвестно, как удача повернулась бы к нему дальше, но в том, что сейчас дело с нею обстоит именно так, он убедился немедленно: в арку въехала патрульная машина. Хлопнули дверцы, из машины выскочили милиционеры.
– Что тут? – крикнул один из них, на ходу доставая пистолет.
О том, что менты сгоряча не разберутся, кто прав, кто виноват, и отдуваться придется всем, Павел не волновался. Удостоверение лейтенанта МВД являлось в этой ситуации достаточной гарантией его безопасности, а уложенные им на асфальт типы явно не были при исполнении каких-либо служебных обязанностей, чтобы ему стоило опасаться милиции.
Все это он сообразил, пока патрульные тормошили стонущих парней. Он вообще соображал быстро, а тут и соображать было нечего.
– Соседи, – заметил старший патруля, возвращая Павлу удостоверение. Видно, знал, что баллистическая лаборатория, начальником которой являлся предъявитель, находится за углом. – Чего ж со шпаной связался, лейтенант?
– Это мой начальник! – услышал Павел. – Это он из-за меня!
Оглянувшись, Павел увидел, что женщина, о которой он уже и забыл, поднялась с асфальта и, судорожными движениями отряхивая плащ, спешит к нему. Пуговицы на ее плаще были вырваны с мясом, колготки на коленках зияли дырами. И вся она была такая растрепанная, такая несчастная, что Павел не сразу ее узнал. Если бы не веснушчатый носик, которым она испуганно шмыгала, то и вовсе, пожалуй, не узнал бы.