– Тебе всегда не хватало беспечности, – говорила она. – Ты с детства чересчур взрослый.
Алена ей не то чтобы нравилась, но казалась приемлемой, несмотря на отсутствие у нее высшего образования. Хотя вообще-то мама считала высшее образование обязательным для жены своего сына, который хорошо учился и в школе, и в институте и с детства много читал художественной литературы.
Павел не знал, что считает обязательным для своей жены. Ему было все равно. Он погрузился в семейную жизнь как в морок и не понимал: что он теперь, какой он?
Ребенок родился совсем не так, как он ожидал, – все страхи оказались беспочвенными. За неделю до предполагаемых родов Алену положили на сохранение, а когда Павел в очередной раз пришел с передачей, ему сказали, что пятнадцать минут назад она родила сына.
Что будет именно сын, тоже было известно заранее; даже это не стало неожиданностью.
«А почему ты решил, что это должно быть не так? – подумал Павел. – Если все остальное именно так».
«Не так» оказалось только одно – сам ребенок. Он ошеломил Павла настолько, что все остальное стало неважным в то мгновенье, когда он приехал забирать Алену из роддома и впервые взял его на руки.
Как это было необыкновенно, как непонятно! В том, как этот мальчик, его сын, морщил носик, разевал рот и моргал светлыми глазами, не было ни капли той обыденности, из которой, Павел был уверен, навсегда и сплошь будет теперь состоять его жизнь.
Он боялся выпустить ребенка из рук, не упустить, а вот именно выпустить – передать Алене или маме, чтобы самому сесть за руль. Кой черт он приехал в роддом на машине, взял бы такси!
Он думал, его ощущение, что сын выпадает из обыденной жизни, не пройдет никогда. Но уже через неделю понял: когда ребенок находится дома, то становится частью того, что есть Алена.
– Странно, Антон с тобой все время плачет, – удивлялась она. – Со мной такой спокойный, спит себе да ест, ничего ему не надо.
Ничего странного Павел в этом не находил. Он знал, что, бывая с ним – на улице во время прогулки или дома, если Алене надо было куда-нибудь сбегать одной, – Антон плачет не из каприза, а только потому, что не умеет иначе выражать свои чувства. А когда он был с Аленой, никаких чувств у него просто не было, потому он и был спокоен.
Да, Павел нисколько этому не удивлялся. Ведь он и сам менялся, когда был с ребенком. За три месяца жизни сына он изменился настолько, что сам себя не узнавал.
Все его чувства встряхнулись, встрепенулись, он вдруг понял, что они есть у него, чувства, есть несмотря ни на что, они расцвечивают его жизнь, пусть только изнутри, потому что во внешней жизни им нет места, но есть они, есть, не угасли!
В этих чувствах, наверное, не было ничего особенного, и если бы Павел вздумал с кем-нибудь ими поделиться, то не сумел бы их даже назвать. Как назвать то, что происходит у тебя в душе, когда ты встаешь ночью, чтобы напоить захныкавшего ребенка, а потом, когда он снова заснет, выходишь в кухню, открываешь окно – и вдруг понимаешь, что сейчас, вот в эту самую минуту, во всей природе совершается перелом от зимы к весне? То есть внешне-то ничего еще не происходит, и ночь эта – даже не на первое марта, чтобы можно было объяснить такой перелом хронологически, но ты чувствуешь его всем собою, слышишь его, как звон ломающихся под оконным карнизом льдинок, и это так важно для тебя, как будто не в природе происходит этот перелом, а в твоей собственной жизни.
Ну кому он мог про такое рассказать? Да и не хотел он никому рассказывать. Павлу казалось, что единственный, кому это могло бы быть интересно, Антон. Но Антон был еще слишком мал, чтобы понимать слова.
И еще – именно тогда, вот в эти месяцы Антонова младенчества, в жизни Павла произошло то, что стало в ней главным на долгие годы и даже, может быть, навсегда. Во всяком случае, он очень хотел, чтобы именно навсегда. Но вот про это он уж точно никому не собирался рассказывать. Слишком это было странно, слишком выбивалось из всей его жизни – обычной жизни обычного человека, построенной по законам логики и скуки.
В общем, ребенок стал для него тем, что в старину называлось отрадой. Павел даже удивлялся теперь: как он мог бояться его появления? Ведь это было лучшее событие его жизни, главное ее событие.
Во всем остальном его жизнь была настолько лишена событий, что казалась дистиллированной водой. Работа завлаба сплошь состояла из рутины: он делал баллистическую экспертизу оружия или подписывал экспертные заключения, которые составляли его подчиненные. Про семейную жизнь и вовсе говорить не приходилось – это была сплошная вязкая скука. Мужские развлечения его не привлекали – он не находил радости в выпивке, а необременительным, как это называлось, перепихоном с женщинами был сыт по горло.
«Зря я вообще-то на Аленину скуку жалуюсь, – с усмешкой думал про себя Павел. – Каждый заслуживает ту жену, которую имеет».
В тридцать один год он не ожидал от жизни ничего, кроме уже имеющегося.
А когда ему исполнилось тридцать два, то оказалось, что он ошибся.
Павел вернулся с работы рано – ушел домой после обеда, потому что поднялась температура. Похоже, начинался грипп, и не было никакого резона переносить болезнь на ногах: его работа не требовала подвига. В общем, он уведомил начальника, что возьмет больничный, и отправился домой.
Войдя в квартиру, он сразу увидел в прихожей мужские ботинки. Это нисколько его не насторожило. Мало ли, может, тесть пришел навестить. Он заглянул в комнату – Антон спал. Павел прошел в кухню – оттуда доносились какие-то звуки.
И увидел свою жену на кухонном столе. То есть не всю ее увидел, а только ее ноги, обхватывающие мужскую спину. Штаны у мужчины были спущены, и Аленины ноги то и дело соскальзывали с его голой спины.
Павел не разобрал, что почувствовал, увидев это. Вроде бы показалось, что в лицо ему плеснули кипятком. Но, может, и что-нибудь другое – он не понял.
Ему не хотелось убить ее, его и себя. Ему хотелось только перестать это видеть.
Павел вышел из кухни, хлопнув дверью. Вслед ему раздался Аленин вскрик.
Он удивлялся только одному: полному отсутствию невыносимых чувств. Положим, он никогда не любил жену. Однако зрелище ее измены было так отвратительно, что должно было вызвать в его душе хотя бы подобие ревности!
Но за целую ночь, проведенную в одиночестве у себя в холостяцкой квартире, Павел не почувствовал ничего. О будущем он думал со спокойным безразличием, а потому вполне здраво. Собственно, из той части будущего, которая была связана с настоящим, его волновал только Антон. Ясно было, что при разводе грудного ребенка оставят с матерью. Это угнетало Павла – он не видел возможности ни изменить это, ни с этим смириться.
Поэтому Алену он ожидал даже с нетерпением: разговор с ней должен был прояснить картину.
Она пришла через три дня. Позвонила в дверь, он открыл. Алена прошла в комнату, огляделась почти с интересом: она была в этой квартире всего раза два. Потом оглянулась на Павла.