Рассвет уже вставал за окном, вызывая у него растерянность: что это за солнце, зачем оно? Пусть бы ночь длилась бесконечно!
– Нет, – ничуть не удивившись его вопросу, ответила Карина. – Я жила в Молдавии, в селе.
«Ничего себе способности у молдавских крестьянок!» – подумал Павел.
А вслух спросил:
– Я тебя не обидел? Торопился…
Ему в самом деле было неловко от собственной поспешности. Как только Карина сказала, что останется у него, он унес ее в кровать, как волк добычу, и не отпускал от себя всю ночь.
– Чем обидел? – не поняла она. – Ты совсем новый мужчина, таких у меня еще не было. Я хотела попробовать тебя всего.
Кровь залила его изнутри от ее слов, жарко и сильно. Он вспомнил неутомимость ее губ, их сладкое бесстыдство… Она в самом деле пробовала его, все его тело.
– Ну и как? – хрипло выговорил он. – Понравилось?
Он никогда не разговаривал с женщинами вот так, грубо и прямо. Но ведь у него никогда и не было таких женщин.
– Да, – кивнула она. – Я не уйду от тебя сегодня.
– Что значит сегодня? – насторожился он. – А потом?
– А потом уйду, конечно. Когда ты мне надоешь, – без тени смущения сказала Карина. – Но, я думаю, это будет не сразу. Ты очень хорош. Особенно руки. – Она взяла его руку и положила себе на живот. – Пальцы у тебя тонкие, длинные, а руки при этом тяжелые, очень мужские. Ты и сам не замечаешь, как сладко они ласкают.
– Давай еще, если сладко… – Он не произнес это, а почти простонал. – Только и ты меня ласкай… Всего.
Назавтра Павел впервые в жизни опоздал на работу. А когда все-таки приехал туда, то весь день проходил в сомнамбулическом состоянии. Все решили, что это произошло с ним от смены часовых поясов, но он-то знал, что пояса здесь ни при чем. Дело было только в Карине – весь день он думал, застанет ли ее дома, и весь день боялся, что не застанет.
Она оставалась у него месяц. Весь этот месяц, каждый день из тридцати, прошел в любовной горячке, напоминавшей безумие. То есть, собственно, и бывшей безумием – ничего подобного Павел прежде не знал. Он с трудом и недоумением представлял свою прежнюю жизнь, пресную, обычную. Карина расцветила и зажгла ее так, что ни одна минута не повторяла теперь другую.
Хорошо, что как раз подошло время отпуска, иначе Павла просто уволили бы с работы: он почти не выходил из дому, а когда все-таки выходил, только за едой, ему казалось, что он не на улице Стромынке, а на Марсе.
В кратких промежутках, когда к нему возвращалась способность мыслить сколько-нибудь связно, он пытался расспросить Карину, кто она и чем занимается. Впрочем, вскоре он понял тщету подобных попыток. Карина не то чтобы скрывала от него что-то – просто она была никто и не занималась ничем, как сразу же ему и сообщила.
– Я родилась в Молдавии, – сидя с ногами на кровати и глядя, как медленно, вслед за восходящей луной, вливается в окно серебряный свет, рассказывала она. – Кстати, у тебя не было молдавских предков? Киор – молдавская фамилия.
– Может, и были. Понятия не имею.
Павел никогда не интересовался своими предками. Мама была равнодушна к посторонним родственникам из-за присущей ей логичности мышления, а сам он с детства чувствовал себя каким-то отдельным ото всех. Одиночество было его врожденным качеством, это он знал.
– А у меня непонятно какое имя. Не знаю, откуда оно у нас взялось. Знаешь, в сельской жизни есть своя прелесть. Особенно в южной. Зной, истома, время течет неторопливо, жизнь разворачивается перед тобою медленно, как во сне. Но я была не похожа на всех, кто меня окружал. Я жила совсем не так, как они.
«Это уж точно!» – подумал Павел.
Он затруднился бы назвать хоть одного человека, на которого она была похожа. Да и речь ее, свободная и правильная, хотя и с какими-то необычными для русского языка оттенками, отличалась от того, как Павел представлял себе речь жителей молдавского села.
– Долго ты там жила? – спросил он.
– До шестнадцати лет. Потом уехала.
– Одна?
– Нет. С мужчиной. Я в него безумно влюбилась.
– И куда же ты уехала?
О том, что это был за мужчина, Павел знать не хотел.
– В Кишинев. У него там был бизнес или что-то вроде. Я не очень поняла. Я все время, пока была с ним, только любила его, потому что он был сумасбродный, сумасшедший. Может, он был бандит.
«Это скорее всего», – поморщившись, подумал Павел.
– Он меня тоже безумно любил, – не обращая внимания на его реакцию, продолжала Карина. – Однажды принес домой полную сумку золотых цепочек и всю меня ими опутал. И я всю ночь не могла пошевелить ни рукой, ни ногой из-за золотых цепей, а он меня любил неподвижную. Он был неутомим в любви. Как ты, – добавила она.
Эти слова не были лестью – Карина вообще не умела, да и не считала нужным говорить не то, что думала. Ей было все равно, что испытывает при ее словах тот, к кому они обращены. Павел испытывал только одно: желание. Бешеное, до темноты в глазах мужское желание.
– И что было потом? – спросил он.
– Его убили. Застрелили, когда он вышел из подъезда.
– И… что? Что стало с тобой?
– Я вернулась домой. Мне пришлось вернуться – я ждала ребенка.
– Как?! – Павел оторопел. – У тебя ребенок есть?
– Ну да. Сын.
– И где он?
– В деревне, – пожала плечами Карина. – У моих родителей. Я ведь не могла взять его с собой в Москву.
– Но зачем ты сама в Москву-то поехала? – воскликнул Павел.
С ума можно было сойти с этой женщиной!
– Я не могла больше оставаться дома, – спокойно, как само собой разумеющееся, объяснила Карина. – Мне стало тоскливо, бессмысленно. И я поняла: если не переменю свою жизнь, то покончу с собой. А этого мне еще не хотелось тогда. Я подумала, что в жизни может открыться что-нибудь такое, чего я пока не знаю. И поехала в Москву.
Что она делала в Москве, Павел узнал из нескольких Карининых случайных фраз. Да вообще-то об этом и самому нетрудно было догадаться: слонялась по вокзалам, попала на чердак к каким-то художникам, играла нимфу в спектакле эротического театра… В кошмарном сне не могло ему присниться, что он будет жить с такой женщиной! Да одно то, что она расплачивалась собою с каждым, кто открывал ей, как она это называла, какой-нибудь новый жизненный этап…
Но, умом понимая это, Павел боялся думать о том, что с ним будет, если Карина исчезнет из его жизни.
Она исчезла утром. Накануне ночью довела его до полного изнеможения долгой любовью, и Павел спал как убитый, даже без снов. А проснувшись, обнаружил, что Карины нет.
Он выскочил на улицу без рубашки, метался по переулкам вокруг Стромынки, звал ее, кричал, как в лесу… Карины не было.