Он рассказал все стихотворение про Бяку-Закаляку кусачую, которую девочка Мурочка сама из головы выдумала, а потом сама же испугалась. Он знал эти стихи наизусть еще с тех пор, когда читал их Матвею в белорусском гарнизоне. Да он, можно сказать, на этих стихах, которые ребенок слушал с осмысленным восторгом, впервые и осознал по-настоящему, что любит своего сына; до этого тот вызывал у него в основном опасливое недоумение.
– Здорово! – восхитилась Маруся, дослушав до конца. – А кто автор?
– Автор Чуковский. Неужели никогда про него не слышала?
– Нет, – покачала головой Маруся.
– А про кого же ты слышала? – удивился Сергей. – Про Барто, например, или про Андерсена?
– Нет, – вздохнула она. – Понимаете… Это же, наверное, детские авторы, да? А мама говорит, что из ребенка незачем с рождения делать кретина, он вполне в состоянии сразу воспринимать настоящие книги.
– И какие же, интересно, книги она тебе читает? – спросил Сергей, изо всех сил стараясь, чтобы в его голосе действительно звучал только интерес, а не раздражение.
– Ну, она мне не очень-то читает, – смутилась Маруся. – Я ведь уже сама умею читать. Она мне просто дает всякие книжки, и я… читаю, – с некоторой запинкой сказала она.
– Так какие, какие? – настаивал Сергей.
– Ну, такие… разные. – Ясно было, что названий Маруся не запомнила. – Там была одна, которая называлась… что-то про листья. Хотя про листья в ней ничего нету. «Опавшие листья», вот! – обрадованно вспомнила она.
Сергей прочитал Розанова лет в тридцать. Тогда все взахлеб читали все, что раньше было запрещено, а в перестройку стало разрешено; он не был исключением. Этот философ увлек его, но не тронул: слишком отчетлив в нем был глубокий, до нездоровья, душевный выверт. Поняла ли Маруся хоть одно слово в «Опавших листьях», он спрашивать не стал. Ей, наверное, и без того неприятно было сознавать себя «с рождения кретинкой» оттого, что в восемь лет она не в силах понять «настоящую книгу». Появись сейчас Амалия, ей он высказал бы все, что об этом думает.
– Мурка, дорогая, – стараясь, чтобы голос звучал весело, спросил Сергей, – а почему у тебя в комнате такой пещерный беспорядок?
– Потому что у меня нет времени убираться, – ничуть не смутившись, заявила она.
– И чем же ты, позволь спросить, так сильно занята? – поинтересовался Сергей. – Особенно когда каникулы и на улице холодно?
– Ну, утром я рисую… Потом думаю… Потом опять рисую. Может быть, если я буду много рисовать, у меня будет получаться получше. Хотя вряд ли, – вздохнула она. – Мама говорит, что она талантливее, чем я, потому что я рисую просто так, что придется, а она запечатлевает то, что происходит у нее в подсознании. И вот вам же ее картины понравились, правда? – спросила она. – Раз вы их купили за такие огромные деньги.
– Правда, – ответил Сергей, с отвращением вспоминая картины, лежащие в багажнике «Вольво», и с еще большим отвращением думая о том, как можно было сказать подобное своему ребенку. – А между прочим, ученые установили, что человек думает гораздо лучше, если в это время не сидит на месте, а что-нибудь делает. Например, убирает в комнате. У него тогда кровь циркулирует быстрее, и поэтому мозги работают интенсивнее, – для убедительности добавил он: судя по всему, Маруся уважала умные слова.
– Правда? – недоверчиво спросила она. – А мама говорит, что одни женщины рождены для того, чтобы копошиться по дому, а другие – для того, чтобы работать на вечность. И что это никогда не получается вместе.
– Вот мы с тобой сейчас попробуем здесь убрать, и ты сама увидишь, как у тебя мозги быстро заработают, – не реагируя на очередной взрослый бред, вложенный в детскую голову, сказал Сергей. – Сначала соберем все твои рисунки и сложим их на стол. Потом соберем все твои вещи и сложим их в шкаф. И тогда поймем, что нам делать дальше. Мы это сделаем с тобой вместе, хотя я, как ты видишь, не женщина. Но мне моя мама рассказывала, – вдруг вспомнил он, – что когда она была такая, как ты, то жила в деревне. И там одна бабушка заставляла своего внука подметать в комнате, хоть он был и не девчонка. И приговаривала: «Кто не убирает, кто мусор плохо выметает, у того жена будет с бородой».
– Ой, какой ужас! – воскликнула Маруся. – Я бы на его месте никогда после этого не женилась. А вдруг он откуда-нибудь плохо вымел мусор? Ты работаешь командиром, да, Сережа? – забыв о том, что посторонних надо называть на «вы», спросила она.
– В общем, да, – кивнул он. – А как ты догадалась?
– Потому что когда ты говоришь, то я хочу так и сделать. А когда, например, бабушка, то мне просто скучно, – объяснила Маруся. – Я сейчас все быстро-быстро уберу!
Не похоже было, чтобы бабушка когда-нибудь говорила ей, что надо убирать в комнате. Маруся совсем ничего не умела делать, хотя и очень старалась. Сергею пришлось незаметно доделывать и переделывать все, за что она с энтузиазмом бралась: выгребать из-под кровати ее рисунки и рваные колготки, довытирать после нее пыль и перемывать пол… Правда, комната была такая маленькая, что все это не заняло много времени.
– Здорово! – сказала Маруся, оглядывая сияющее поле своей деятельности.
– Как мозги, Мурочка? – поинтересовался Сергей. – Быстрее работают?
– Ага, – кивнула Маруся, вытирая испачканный пылью нос. – И к тому же мне стало весело! Ты очень веселый, Сережа…
Сергей вовсе не считал себя веселым, особенно сейчас, но, видимо, Марусина жизнь проходила настолько уныло, что уборка, которую они сделали вместе, оказалась ярким событием в однообразном течении ее детства.
– Когда я в следующий раз приеду, – сказал он, – ты уже, наверное, уберешь и в той комнате, где общий стол. У тебя отлично получается. И нарисуешь кучу новых рисунков, потому что мозги у тебя станут быстрые, как метеоры.
– Разве ты приедешь еще? – тихо спросила Маруся.
– Если ты меня пригласишь, конечно, – уверенно ответил Сергей.
– Я тебя приглашаю! – радостно улыбнулась она.
– Я принимаю твое приглашение, Маруся Климова, – торжественно объявил он. – Приеду и скажу: «Здравствуй, моя Мурка, здравствуй, дорогая!»
Последние слова он пропел, и Маруся засмеялась. Сергей слушал ее смех, видел в ее глазах нежное, подсвеченное золотыми огоньками восхищение и понимал, что не приехать сюда он уже не сможет. И непонятно, из-за чего больше, из-за ночи с Амалией или из-за утра с Марусей.
– Я запрещаю тебе это делать! – Амалия швырнула недокуренную сигарету в тарелку с остатками супа и тут же прикурила новую.
– Почему? – спросил Сергей.
– Я не обязана тебе объяснять! Она моя дочь, а не твоя, и я буду воспитывать ее так, как считаю нужным, сама. Без твоего вмешательства!
– Я, по-моему, не мешаю тебе ее воспитывать, – заметил он.
– Конечно! Ты всего лишь возишь ее по ресторанам и покупаешь ей дорогую никчемную чушь. – Она кивнула на английскую куклу, которую Маруся поставила на самое видное место – на облезлый буфет в общей комнате. – И таким образом внушаешь ей, что деньги любой ценой – это лучше, чем честная бедность.