И только поздним вечером, когда, оставив гостей догуливать, молодые уехали на такси в Москву, он осознал, что произошло.
Он вдруг понял: вот эта красивая, цветущая, любящая, во всех отношениях безупречная женщина, которая входит с ним в его дом, – это его жена, и она будет с ним в его доме всегда, каждый день, каждый вечер, каждую ночь… И когда он это понял, ему стало страшно.
Иван даже сам не поверил, что чувство, которое зашевелилось в его груди, это именно страх, потому что вообще-то он был бесстрашен. Вернее, он был бесстрашен перед лицом любых опасностей, которые были связаны с явлениями действительности. Но тот страх, который пришел к нему сейчас, не был связан ни с чем реальным.
Это был страх того, что рядом теперь всегда будет абсолютно чужой человек.
«Но ведь так у всех! – глядя, как Лида снимает перед зеркалом в прихожей фату, подумал Иван. – Все женятся на чужих, не на сестрах же родных! А потом привыкают. И я привыкну. Привык же ко всем… относительным ценностям».
– Ты что, Ваня? – Наверное, Лида увидела его отражение в зеркале, и выражение его лица ее насторожило. – Возьми там в сумке себе шампанское, а мне газировку. Выпьем, да и спать. Ой, как я устала! – Она сладко потянулась; с треском расстегнулся крючок на ее белом кружевном платье. – Все-таки на третьем месяце уже, самый токсикоз. Ну, слава богу, кончилось все.
– Что – кончилось? – Он вздрогнул от этих слов.
– Да свадьбу отгуляли. – Она посмотрела с недоумением. – И вообще… Неопределенность кончилась.
– Пойдем спать, Лида, – отводя взгляд от ее счастливого лица, сказал он. – Что там тебе принести, лимонад?
Ему грех было жаловаться на нее как на любовницу и грех стало жаловаться как на жену. Лида действительно была замечательной хозяйкой: она вкусно готовила, вовремя стирала, и он не помнил, чтобы в квартире когда-нибудь было неубрано, хотя она уже дохаживала последние месяцы беременности и он просил ее не перегружать себя домашней работой.
– Я же в армии научился убирать, – говорил Иван. – Знаешь, как палубу заставляли драить? До блеска! Уж с квартирой-то справлюсь как-нибудь.
– А зачем ты тогда женился? – смеясь, говорила Лида. – Чтобы самому по хозяйству копошиться?
Он не знал, зачем женился. И, по правде говоря, ему гораздо проще было бы самому убирать квартиру, чем видеть в ней свою красивую и умелую жену. Но не говорить же ей было об этом!
Инна родилась, когда Иван проходил практику на Байконуре. Из всей космической техники его особенно интересовали системы аварийного спасения, и он изучал их так основательно, как будто ему уже пора было выбирать тему дипломной работы. Впрочем, и руководитель их практики, как раз читавший курс по спасательным системам, говорил, что глубокое их изучение никому еще не повредило.
– Ты только на чем-то одном пока не останавливайся, Шевардин, – добавлял он. – Раз в космос хочешь, надо больше знать, шире знать. И интуицию свою не теряй – наоборот, воспитывай ее, тренируй. В космической станции узлов тысячи, деталей миллион, любые внештатные ситуации могут случиться. Тут знание и чутье друг другу помогать должны.
И он воспитывал в себе интуицию, впитывал в себя знания, и это так увлекало его, что все остальное казалось неважным. Солончаковая степь, в которой не было ничего живого, огромные комары, укусы которых всех раздражали, – всего этого он вообще-то и не замечал. Он присутствовал при запуске ракеты – что могло с этим сравниться! Даже отдельные ее узлы, которые Иван изучал в монтажно-испытательном комплексе, были такими огромными, что казались живыми. А уж сама она, вся!.. Ее красные сопла напоминали пасти какого-то могучего зверя; тепловозы, вывозившие ракету на старт, казались рядом с нею спичечными коробками… Вся мощь человеческого разума и воли, все стремление к тому, что человеку недоступно, воплотились в ней, и огромное небо – Иван часто смотрел на него ночами, здесь, над пустынной степью, оно казалось совсем близким и ложилось прямо на сердце, – это огромное небо было словно специально для нее предназначено.
Ракета ушла в небо, смерчем взвихрив степь, и у Ивана даже в носу защипало – так жалко было, что не он унесся в ракетном чреве. Он весь день ходил как сомнамбула: все время казалось, что он не здесь, а там; это ощущение было отчетливее, чем все ощущения реальности.
И когда вечером ему принесли телеграмму, в которой теща сообщала о рождении дочери, он вчитывался в короткие строчки только с удивлением. Ему не верилось, что где-то идет жизнь, в которой есть Лида и вот теперь… ребенок… Его жизнь?!
Но девочку он полюбил сразу: сердце у него дрогнуло, как только он взял ее на руки. Она оказалась такая маленькая – он и не представлял, что человечек может быть таким маленьким! – и она так понимающе взглянула на него светло-медовыми глазами…
Дочку назвали в честь тещи. Иван заметил было, что хорошо бы назвать ее Катей в память мамы, однако Лида ласково, но твердо возразила:
– Нет, Ванюшик, по покойникам только евреи называют. Да к тому же Екатерина – великомученица, нехорошо ребенку такое имя. А Инночка и звучит оригинально, и бабушке приятно. Охотнее будет с внучкой возиться!
Возражать он не стал. Да и что он мог возразить? Времени на то, чтобы помогать жене, у него совсем не было. У него не оставалось времени даже на то, чтобы подработать для содержания семьи: он учился не на таком факультете, который позволял бы это делать. К тому же он продолжал заниматься спортом – теперь уже не только потому, что любил плавание, а потому, что должен был находиться в хорошей физической форме, иначе о космосе нечего было и мечтать.
Поэтому Иван не стал возражать и когда Лида предложила потихоньку продавать «на прожитье» дедову библиотеку.
– Это же все по истории, – резонно заметила она, изучив книжные полки. – Тебе по работе не пригодятся. Только пыль собирают, а стоят, между прочим, немало, я в букинистическом спрашивала. Особенно журналы эти – раритет, сказали.
Журналы были совсем старые, с хрупкими желтыми страницами. Были даже из восемнадцатого века, один назывался смешно – «Трутень». В детстве и ранней юности Иван любил листать эти журналы, разбирая затейливые, с «ятями», строчки. Но теперь у него в самом деле не было на это времени.
Лиде он впервые изменил через месяц после рождения дочки. Даже не потому, что его так уж сильно тяготило неизбежное после ее родов воздержание. Просто при виде девчонки, которая открыто и весело напрашивалась на секс, он почувствовал, как все у него внутри встрепенулось, как исчез тот тусклый налет, который, он думал, теперь будет лежать на душе всегда. Девчонка была своя, дворовая, Ирка. Она рано вышла замуж и укатила с мужем куда-то на Север, а теперь вот приехала одна, навестить родных. Иван встретил ее на дне рождения у Коляныча.
– Ой, Ванька! – засмеялась Ирка, когда, нацеловавшись до боли в губах и налюбившись до такой же сладкой боли, они лежали на узкой кровати Колянычевой сестры; гулянка продолжалась в соседней комнате. – И чего я замуж поспешила, не знаешь? Муж у меня парень простой, незатейливый, да у нас там и все такие. А ты на мне как на скрипочке играешь! Может, плюнем на всех и поженимся? – подмигнула она.