– Да что вы, Константин Палыч! – заскулила Наталья. – Я ж к Васеньке как к родному дитю, хоть кого спросите, весь дом видит! Напугалась же я: а ну как глаза себе выжгет? Простите, Константин Палыч, сама не знаю, как вышло!

Василий не знал, как относилась бы Наталья к родному дитю, но то, что его она ненавидит, он знал точно. Ненавидит и боится. Лет до двенадцати она боялась его из-за отца, а потом Василий и сам научился отвечать на попытки оскорбить его или унизить, которых она не оставляла никогда. Пожалуй, было даже и хорошо, что он впервые столкнулся с этой стороной человеческой натуры так рано: зато так же рано понял, как вести себя с такими людьми.

– Зажигалка отцовская где? – спросил он.

Конечно, зажигалка не представляла собой никакой ценности, но Василий знал, что жадность не позволит мачехе выбросить ничего из доставшегося ей добра. Значит, если отец не взял зажигалку с собой на фронт, она была где-то в доме.

– Дурень ты, Васька, – вздохнула Наталья. – Даже жалко тебя. С чем в жизни-то останешься? Вот она, твоя зажигалка, забирай.

Она открыла ящик стола и достала зажигалку. Знакомые инициалы К.Е. были процарапаны на медном боку.

– С чем-нибудь да останусь, – сказал Василий, пряча зажигалку в карман. – Прощай.

Уже спускаясь по лестнице, он подумал, что надо было забрать ордена. У отца было три Георгиевских креста еще за Первую мировую, и орден Красного Знамени за Гражданскую, и такой же орден за Маньчжурскую операцию… И, наверное, были награды за Отечественную войну. Но понятно было, что ордена мачеха не отдаст, потому что они могут ей пригодиться для получения каких-нибудь житейских благ. И как их отнять, как хотя бы найти в этом навсегда теперь чужом доме?..

Василий прошел через двор, не обернувшись. Наверное, Наталья следила из-за занавески, уходит он или нет. Но зачем ему было на нее оборачиваться?

Впрочем, и вперед он тоже не смотрел – шел как во сне, ног под собою не чуя. Поэтому, когда у самого выхода со двора перед ним вдруг появилась девочка, Василий вздрогнул: непонятно было, откуда она взялась. Он даже шагов ее не слышал и чуть не сбил ее с ног прямо в широкую весеннюю лужу.

– Извини, – пробормотал он. – Не заметил тебя.

– Ничего, – сказала девочка.

Они вскинули друг на друга глаза – у нее они были как весенняя вода, того же непонятного цвета, с тем же ощущением глубины и речной необъяснимости – и обошли лужу с разных сторон.

Девочка вошла в подъезд. Василий зачем-то проводил ее взглядом.

«А ведь это Тоня могла быть, – подумал он. – Если бы жива была… Или соврала Наталья?»

То, что мачеха могла ему соврать, не подлежало сомнению. Но обычно ее ложь бывала осмысленной, а эта – зачем бы?..

«Может, вернуться? – подумал он. – Нет, не вернусь».

Та жизнь была окончена. Она оказалась совсем короткой, она промелькнула, как падающая звезда мелькает в небе, и вернуть ее можно было не больше, чем упавшую звезду.

И ему не хотелось даже, чтобы другая жизнь, в которую он теперь входил, оказалась длиннее.

Глава 6

Василий проснулся под утро от ясного ощущения, что он умирает. Страшная слабость разлилась по всему телу, не давая не только пошевелиться, но даже вздохнуть – легкие просто не наполнялись частыми судорожными вдохами.

Мгла за окном уже стала тускло-серой, но солнце еще не осветило ее даже заревым предвестьем. Жизнь в этот предрассветный час казалась унылой, и такой же унылой, бесцветной должна была стать в этот час смерть.

Василий попытался поднять руку, чтобы постучать в стену соседям, но даже это оказалось не по силам – он потерял сознание. Когда он снова пришел в себя, солнце било в окно радостным апрельским светом. Утро это или уже день, понять было невозможно. Он вернулся из Москвы всего неделю назад, но весна в Азии была ведь совсем другая, чем в России. Здесь была яркая, сияющая весна, и каждый новый день расцветал мгновенно, с первым солнечным лучом.

Встать он по-прежнему не мог, но постучать в стенку на этот раз удалось. Барак, в котором он снимал комнату, был такой же, как все подобные бараки в азиатских городах, – большой, двухэтажный; на длинные открытые подмостки, тянущиеся по второму этажу, выходило множество дверей. В соседней с Василием комнате жила огромная семья Мирзоевых, у которых кто-нибудь всегда был дома. Прибежала их старшая дочь Зебо с младенцем на руках, покачала головой и сказала, что сейчас же пошлет младшего брата в больницу за врачом.

– И на работу ко мне пусть забежит, – еле ворочая языком, попросил Василий. – Предупредит…

На сегодня Сыдорук назначил собрание партии, последнее перед летней экспедицией, и Василий, конечно, должен был присутствовать. Управление геологии находилось в пяти минутах ходьбы – даже ближе, чем больница, поэтому предупредить о болезни было нетрудно. Младенец на руках у Зебо заплакал, и под его плач Василий снова провалился в забытье.

Правда, забытье это было какое-то странное: вынырнув из него, он не забыл, что происходило, когда он в него погружался. И, придя в себя снова, сразу же прошептал, не открывая глаз:

– Зебо, ты не сиди со мной, иди…

Он чувствовал, как чья-то рука вытирает холодный пот у него со лба, и движения этой руки были по-женски легкими, потому он и понял, что соседка не ушла.

– Сейчас доктор придет, Василий-ака, – услышал он. – Ты тихо лежи, ничего не говори.

Василий открыл глаза и несколько секунд не мог понять, что за девушка сидит на стуле, придвинутом к его кровати.

– Это ты, Манзура? – наконец узнал он. – Ты почему здесь?

– Мальчик прибежал, сказал, ты заболел. Я товарищу Сыдоруку сообщила и пошла, – объяснила она. – Ты совсем слабый, не надо говорить.

Врач пришел через полчаса. За это время Манзура куда-то сбегала и принесла теплый отвар из сушеных фруктов. Отвар, пахнущий персиками и вишней, подействовал на Василия как живая вода – даже дышать стало легче.

– Можно в больницу, – без особого, впрочем, рвения сказал врач, выслушав стетоскопом его грудь. – Это ведь у вас хроническое? Конечно, если бы здесь обеспечить уход, то медсестра могла бы на дом приходить, уколы делать для поддержания сердечной деятельности…

Василий хотел сказать, что в таком случае лучше он ляжет в больницу. Он понимал, что соседи непременно возьмутся его опекать, и это вызывало у него неловкость. Но вдруг Манзура – оказывается, она все еще была здесь, Василий просто не мог повернуть головы, потому этого и не заметил, – сказала:

– Не надо в больницу. Скажите, какие уколы, я буду делать.

– Не выдумывай, Манзура, – с трудом проговорил он. – Разве ты умеешь уколы делать? И вообще…

– Я умею, – перебила она. – Меня Люша научила. Не волнуйся, Василий-ака, ты дома выздоровеешь.