Это было утром, и они с бабушкой думали, что Феликс еще спит.

– Но ведь она уверяет, что ничего особенного не происходит, – вздохнула бабушка. – Мало ли у нее было романов, почему непременно надо думать об… этом? Да и что же нам остается? Вдруг она действительно занята устройством своей личной жизни, а мы ей в этом мешаем чересчур настойчивыми расспросами? Боюсь, мы и без того виноваты, что у нее не сложилось с Михаилом.

– Михаил был бессердечный авантюрист, – резко ответил дедушка. – Нину только такие и интересуют, кстати. А главное, когда он погиб, она не горевала ни дня. Так что нам нечего себя укорять, будто мы как-то помешали ее личной жизни.

Феликс терялся в догадках: что такое эта личная жизнь? Разве та жизнь, которой они с мамой живут всегда, не их личная, разве она чья-нибудь чужая? Ответа у него не было. Тогда не было…

Глава 10

Феликс действительно жил в трех улицах от квартала Марэ. К его удивлению, снимать здесь жилье оказалось дешево. Где-нибудь в арабском квартале было бы, наверное, еще дешевле, но его не привлекала возможность ежедневно доказывать свое право на жизнь.

А здесь народ был хоть и сильно простой, но доброжелательный. Если не лезть не в свое дело, конечно.

Он въехал в просторный, мощенный булыжниками двор и остановил машину перед старым домом, облезлый подъезд которого напоминал вход в конюшню. То же впечатление производил этот подъезд и при рассмотрении изнутри.

– Хосе! – окликнул Феликс вышедшего во двор плечистого парня. – Помоги, а?

По-французски колумбиец Хосе объяснялся не очень, ну да Феликс и сам только недавно стал говорить более-менее сносно, хотя и с акцентом, конечно; по-французски, как он заметил, иностранцу вообще невозможно заговорить без акцента.

Хосе широко улыбнулся и подошел к машине. По его внушительному виду было понятно, что комод он без труда перенес бы и в одиночку.

Но все же они с Феликсом понесли его к подъезду вместе.

– Покупаешь мебель? – на диковатой смеси испанского, английского и французского поинтересовался Хосе. – Жениться еще не собираешься?

– Так ведь я женат, – усмехнулся Феликс. – Я же тебе говорил, помнишь?

О том, что он женат, Феликсу пришлось сказать, когда Хосе приревновал его к своей подружке Марките и набросился на него с ножом. Драка тогда закончилась вничью и миром, но напоминать о том, что он не имеет видов ни на Маркиту, ни на любую другую возлюбленную Хосе, Феликсу приходилось то и дело.

– Э!.. – махнул рукой колумбиец. – Какая это жена, если ее нет в твоей постели каждую ночь? Я бы уже озверел, если б мне пришлось мотаться по бабам, как тебе.

Они втащили комод на пятый этаж. Маркита – легка на помине! – ругалась в кухне с Кармен, женой не то двоюродного, не то троюродного брата Хосе. По тому, как яростно неслись из кухни в коридор ее вопли, можно было подумать, что они с Кармен вот-вот вцепятся друг другу в глотки. Но, как Феликс уже понимал после полугода жизни по соседству с ними, это была всего лишь мелкая ссора. Может, Кармен неподобающе высказалась о стряпне Маркиты, или Маркита о ногах Кармен; что-нибудь в этом духе.

Жизнь в водовороте южных темпераментов иногда Феликсу надоедала, но в общем это был не худший вариант жизни. Все познается в сравнении, как известно.

Комната, которую он снимал у Хосе, снимавшего со своим многочисленным семейством всю квартиру, находилась в самом конце коридора. Проходя мимо кухни, Феликс увидел, что и брат Хосе, и его племянник, и дядя, и одноклассник, приехавший в Париж на прошлой неделе, уже сидят за длинным столом и в ожидании обеда щиплют хлеб, выставленный в деревянной миске на середину стола.

– Пошли, пообедаешь с нами, – предложил Хосе, когда они занесли комод в Феликсову комнату. – Маркита приготовила чили кон карна – знаешь, что это такое? У тебя глаза на лоб вылезут.

– Спасибо, – отказался Феликс, – я уже пообедал.

– Надо тебе завести настоящую бабу, – повторил Хосе. – Чтоб варила настоящий обед, а не эту преснятину, которую едят французы в своих кафе. У Кармен есть одна подружка, хочешь, познакомлю? Жопа плосковата, зато груди как дыни. Между нами – я ее попробовал. Так дает, что кончаешь как бог.

– О!.. – Феликс изобразил удивление. – Вот прямо как бог?

– Точно тебе говорю.

– Нет, Хосе, не стоит меня с ней знакомить, – с серьезным видом сказал Феликс. – Хорошо даст, так потом, значит, уздечку накинет. Нет, лучше брать каждый раз новую проститутку. Хотя бы никаких претензий с ее стороны.

– Это да, – вздохнул Хосе. – Маркита недавно меня приревновала, представляешь? Бабе нельзя давать волю, твоя правда.

Он вышел в коридор. Стены в квартире были все равно что картонные – каждый шаг Хосе, идущего к кухне, Феликс слышал отчетливо.

Это была его вторая парижская квартира. Снимая первое жилье, он переборщил с дешевизной, поэтому вот там-то ему именно что пришлось доказывать свое право на жизнь. И через месяц ему надоели собственные успехи в этом утомительном деле.

Хорошо, что удалось перекантоваться какое-то время у Нинки, когда он был вынужден поспешно оставить ту квартиру. А когда и от Нинки пришлось выметаться, Феликс просто спросил у чернокожего мусорщика в Марэ, где лучше снять комнату, чтобы не сильно дорого, но и не зарезали бы, и тот направил его к этому дому и назвал имя Хосе.

В комнате было лишь чуть теплее, чем на улице. Зато здесь можно было без опаски пользоваться любыми лаками и растворителями: все запахи выветривались мгновенно, как сигаретный дым в хорошем ресторане.

Феликс растянулся на топчане, закинув руки за голову. На работу он должен был выйти через полтора часа, и стоило бы, пожалуй, поспать.

Вчера работали чуть не до самого сочельника. Гриня был жаден и не уставал повторять, что праздники эти им до фонаря, а из французов, которым срочно приспичило чинить свои автомобили, надо выжать за это время все, что только возможно, и еще трошки.

Феликс вспомнил, как Нинкина родственница спросила, не грустно ли ему работать в праздник. Это был странный вопрос. Он давно отвык думать о таких вещах, как собственная грусть. Это было теперь слишком тонко для него.

Но для нее, конечно, не слишком. Вся она была – очень тонкая материя, это становилось понятно при первом же взгляде на нее. Нинка однажды сказала ему, что ей с тетушкой бывает даже тревожно.

Он вспомнил Нинкины глаза в те минуты, когда она пыталась рассуждать о чем-нибудь умном, и не сумел сдержать улыбку.

А в обществе ее родственницы ничего похожего на тревогу Феликс не чувствовал. От этой женщины не исходила опасность. А то, что от нее исходило, было для него не тревожным, а щемящим, как воспоминание.

Слишком далеким казалось ему то время, когда он чувствовал так или подобно тому, как чувствовала, он догадывался, эта нежная женщина.