И вот сейчас эта тоска явилась снова. Пот выступил у Феликса на лбу. Он вытер его краем одеяла. И только тут заметил, что в постели не один.
Голова Марии лежала на подушке всего в сантиметре каком-нибудь от его плеча. Как будто она не хотела обременять его своим прикосновением, а потому и не придвинулась на один этот сантиметр ближе.
Его глаза всегда привыкали к темноте быстро, и он уже видел ее черты ясно. Собственно, он видел и не черты даже, а только силуэт, только абрис ее лица, плеч. Этот абрис показался ему завораживающе совершенным.
Феликс вспомнил, что не собирался оставаться до утра. И не только не собирался, но ни в коем случае не хотел здесь оставаться. И почему же сейчас при мысли о том, что придется уйти, ему хочется схватиться за плечо Марии или хотя бы коснуться ее волос, разметавшихся по подушке?
Он накрыл ладонью ее темную прядь и почувствовал, как тонко, как трепетно течет по ней жизнь. И не просто по пряди этой течет, а – через его ладонь, через его тело и сердце… Это был странный, необъяснимый путь жизни; Феликс не понимал, каким образом чувствует его.
И вдруг он понял! Он даже засмеялся от своей догадки – правда, сразу же сжал губы, потому что не хотел разбудить Марию.
Он почувствовал, что ее жизнь течет сквозь него, по тому, как разжалась безжалостная рука, сжимавшая его сердце. Ее жизнь протекла через все, что было у него внутри, и через эту сжимающую руку тоже – и рука бессильно разжалась.
Исчезла безысходность. Исчезла смертная тоска. Холодный пот испарился со лба.
Феликс осторожно водил рукой по подушке – по темным волосам Марии. Он хотел поцеловать ее, но боялся, что она проснется. Он еще не знал, что станет делать дальше, и надо было решить это в одиночестве, пока она спит.
Но вместо размышлений, ведущих к решениям, в голове его потекли воспоминания.
Феликс вбежал в подъезд и сразу бросился под лестницу. Ему казалось, что милиционер, от которого он удрал на Ярославском вокзале, каким-нибудь образом все же выследил его и теперь схватит. Так страшно было не дойти до родного дома каких-нибудь три лестничных пролета, что он решил перестраховаться.
Но терпения у него хватило ненадолго. Он выглянул из-под лестницы. В подъезде было тихо. Только доносились сверху удары молотка, но это не на лестнице стучали, а где-то в квартирах.
Феликс побежал наверх. Он даже лифт не стал ждать. Подумаешь, восьмой этаж! Он добежит быстрее лифта.
«Если дедушка с бабушкой все еще в больнице, – думал он, перепрыгивая через две ступеньки, – то позвоню к тете Ариадне, спрошу, в какой».
Что дедушка и бабушка именно в больнице, он знал почти наверняка. Во-первых, позвонил им, когда добрался до Перми, с железнодорожного вокзала, и никто не поднял трубку. А в-главных…
Феликс был уверен: если бы они были не в больнице, то давно уже приехали бы к нему. Только болезнь могла им помешать. Они никогда не расставались с ним дольше, чем на неделю, и разве стали бы они жить в разлуке с ним так долго, целых два месяца?
Половину этой разлуки он провел в деревне Унгур, а вторую половину в поездах по дороге до Москвы. Вернее, не в поездах, а в электричках: билеты на поезда без документов не продавали, да и выловить в них сбежавшего из дому мальчишку было проще, чем в битком набитых электричках, где точно такие же мальчишки просили милостыню в каждом вагоне, и милиции не было до них никакого дела.
К тете Ариадне звонить не пришлось. Дверь дедушкиной квартиры была приоткрыта. Именно из-за нее доносился стук молотка, который, пока Феликс взбежал на третий этаж, сменился визгом дрели.
«Ремонт делают? – удивленно подумал он. – Но они же не хотели!»
Бабушка боялась ремонта, как, наверное, какая-нибудь средневековая горожанка боялась чумы. Она была уверена, что во время ремонта перебьют всю посуду, изорвут все книги и изменят всю их жизнь до неузнаваемости. Кто произведет такие жуткие разрушения, неужели обыкновенные рабочие – этого бабушка не уточняла. Дедушка посмеивался над ее страхами, но ремонта тоже не затевал.
Феликс распахнул дверь и вошел в квартиру.
На стремянке в прихожей стоял человек в синем новеньком комбинезоне и, держа в руках дрель, штробил стену. Феликса он не заметил и не услышал.
Феликс прошел в гостиную. У него подкашивались ноги.
Он уже понял, что это не ремонт. То есть это ремонт, конечно, но делают его не дедушка с бабушкой.
Гостиная была уже отремонтирована: побелены потолки, переклеены обои. Теперь они были темно-бордовые, в каких-то отвратительных золотых цветах. А вместо знакомых с детства дивана с вышитыми подушками, круглого обеденного стола и, главное, вместо книжных полок всю комнату занимали огромные коробки с какой-то новой мебелью. Бабушка с дедушкой точно не стали бы ее покупать!
– Ты чего тут? А ну, брысь! – услышал Феликс.
Он отпрыгнул в сторону, заметался по комнате. В дверях стоял тот самый рабочий в синем комбинезоне.
– Ты кто такой? – суровым голосом спросил он.
– Я здесь живу, – проговорил Феликс.
У него так перехватило горло, что слова с трудом пробивались сквозь множество преград по дороге.
– Чего это – живу? Ишь, борзый какой! Живет он тут!
– Кто тут живет, Рифат?
В дверях появился еще один человек. Он был одет не в комбинезон, а в обычный костюм. Но почему-то казалось, что этот костюм – чужой. Очень уж нелепо сидел он на квадратном молодом мужчине.
– Кто тут живет? – повторил он.
– Да вот, Петр Прокопыч, пацан, – доложил рабочий. – И как он сюда просочился? У меня же тут мышь не проскочит!
– Пацан?.. – почему-то задумчивым тоном проговорил Петр Прокопыч. И, буровя Феликса маленькими острыми глазами, спросил: – Тебя как звать?
– Феликс. Феликс Ларионов.
– Ага… Вот как, значит. Ну, пошли, Феликс Ларионов, поговорим по-мужски.
При словах о мужском разговоре Феликс сразу представил Николая и вздрогнул. Но понятно было, что никто, кроме этого Петра Прокопыча, не объяснит ему, что происходит. И Феликс пошел за ним в дедушкин кабинет. В бывший дедушкин кабинет…
– Вот что я тебе скажу, пацан, – сказал Петр Прокопыч, по-хозяйски располагаясь в кресле; кабинет был обставлен новой кожаной мебелью. – Права качать я тебе не советую.
– Какие права? – не понял Феликс.
Он спросил это лишь машинально – хотел спросить, где дедушка с бабушкой, а про какие-то там права ему было вообще неинтересно.
– На квартиру права, какие ж еще, – разъяснил Петр Прокопыч. – Квартиру эту я купил в связи со смертью хозяев. Документы, какие положено, все у меня на руках. А что там между вами вышло, кто там родственники, кто внук, это дело не мое. Нет, ты, или кто там еще у тебя имеется, можете, конечно, ежели желаете, в суд подавать. Но не советую. – Последнюю фразу он произнес с отчетливой угрозой. И добавил, вставая: – Так и передай взрослым.