Мадина вспомнила, как Аркадий сказал ей в тот, первый день: «Я думаю, вы хотите перемены участи». И предложил идти с ним.
Ей стало до тошноты противно от этого воспоминания. Она испытывала неодолимое отвращение к Аркадию и особенно к тем его словам, потому что они были подлейшим предательством вот этой вот женщины, которая невидящим взглядом смотрела теперь сквозь стекло с ползущими по нему каплями тяжелого ноябрьского дождя, и все ее самообладание не могло ей помочь.
«Он же и в самом деле запасной аэродром себе готовил! — дрожа от отвращения, подумала Мадина. — Еще одну такую же женщину, только помоложе. Предусмотрительное ничтожество…»
— Все, хватит соплей! — Ольга легонько стукнула ребром ладони по рулю и повернула ключ зажигания. — Все когда-нибудь кончается. Или, по меньшей мере, меняется. Не могли же отношения с человеком всю жизнь сохраняться на одной ноте. Заведу себе любовника, и все наладится.
Настроение, с которым Мадина ехала в галерею, было испорчено. Но от того, как прошел вечер в этой галерее, оно поправилось так, что она этого даже не заметила. Оно словно бы тонко перенастроилось, ее настроение, и, выходя вечером из ярко освещенных стеклянных дверей с ярко же сияющей надписью «Ольга» над ними, Мадина чувствовала если не воодушевление, то все же легкий душевный подъем.
— Понравилось тебе? — спросила Ольга.
Она собиралась еще остаться, чтобы продолжить празднование выставки Тима Котлова, и вышла только проводить Мадину.
— Ага, — улыбаясь, кивнула та. И добавила: — Знаешь, я ведь никогда не видела живых художников.
Наверное, эти слова прозвучали очень уж наивно — Ольга расхохоталась.
— Ну и как они тебе? — спросила она сквозь смех.
— Смешные. Но довольно искренние, по-моему.
— В раздолбайстве своем искренние безусловно, — согласилась Ольга. — А в таланте — кто как. Среди этих, что сегодня собрались, совершенно искренних нету, все играют, кто больше, кто меньше. Но результат, как видишь, получается небезынтересный.
— Мне фотографии понравились, — вспомнила Мадина. — На которых ноты на проводах сидят.
На фотографиях, выставленных Тимом Котловым, были запечатлены электрические провода, у столбов которых он закрепил скрипичный и басовый ключи. Потом на проводах расселись птицы, и зрелище получилось необычное: природа будто бы записала какую-то свою мелодию. К тому же оказалось, что мелодию вполне гармоничную — так сказали про нее музыканты.
— Да, ничего фотографии, — кивнула Ольга. — И объекты, должно быть, симпатичные. Тим звал посмотреть, да у меня тогда настроения не было. Он сейчас еще одну инсталляцию готовит. Каких-то гигантских животных сооружает, что ли. И где-то в чистом поле их собирается выпустить, и они вроде бы от ветра двигаться должны. Ну, сделает — посмотрим. Подожди, сейчас такси придет.
— Зачем такси? — удивилась Мадина. — Я и на метро отлично доеду. И вообще…
— Ну? И что же вообще?
Ольга прищурилась. Взгляд ее стал жестким.
— Я уеду, — твердо сказала Мадина. — Спокойно соберу вещи и уеду. И это уже не будет красивым жестом — просто вернусь в Бегичево. Я там родилась, тридцать лет прожила, и…
— И теперь надеешься второй раз войти в ту же реку? — насмешливо спросила Ольга. — Это кто сказал? Геродот?
— Гераклит, — машинально ответила Мадина.
— Ну, неважно, кто сказал. Главное, что войти в нее невозможно. И ты сама это прекрасно знаешь. Посмотри! — вдруг произнесла она с такой сильной, такой непонятной в этой своей силе интонацией, что Мадина невольно огляделась. — Посмотри! Все светится, сверкает, сияет, кровь начинает играть, будто в нее шампанского влили! — Она повела вокруг себя рукой, как Василиса Премудрая, из рукава которой волшебным образом являлось озеро с лебедями. — И для кого все это, а? Нет, ты скажи, скажи! Почему все это должно доставаться каким-нибудь дурам, которые ничего, кроме пары ярких тряпок или блестящих камешков, не только осознать, но даже разглядеть не способны? Это все должно быть твоим, — решительно заявила она. — Ты имеешь на это право.
— Но какое же у меня право? — пролепетала ошеломленная Мадина. — Откуда оно у меня?
— От природы. От Бога, если тебе так больше нравится. Оно тебе дано вместе с умом и красотой.
Отблески сверкающих над галереей огоньков мелькали у Ольги на лице. Наверное, это они придавали ему странное, тревожное, вдохновенное выражение. Или не они?..
Это было выражение очень сильной, очень глубокой уверенности в каждом своем слове. И Мадина невольно поддалась этой уверенности.
— Но ведь… — начала было она.
— Квартира, в которой ты живешь, теперь оформлена на меня, — оборвала ее Ольга. — Я этого потребовала, а Аркадий ради искупления вины был на что угодно готов, не только на такую ерунду. Так что освобождать жилплощадь тебе теперь незачем.
— Но что же я буду делать? — все же сказала Мадина. — В библиотеке работать? Я не хочу. А больше я ведь ничего и не умею.
— По уму, так ты вообще не должна работать, — усмехнулась Ольга. — Ты должна читать книжки, вести неторопливые беседы с приятными людьми, сидя где-нибудь на солнечной веранде, путешествовать и размышлять о прекрасном. И ты опять-таки имеешь на это право просто по своим врожденным способностям. Не так уж много на свете людей, которые такими способностями обладают. Но жизнь, к сожалению, устроена не по уму. Поэтому до тех пор, пока не появится на горизонте мужчина, готовый тебя содержать… — Заметив Мадинин протестующий жест, Ольга поморщилась. — Ну что ты распрыгалась? — сказала она. — Да, тебя должен содержать мужчина. Не вижу в этом ничего постыдного. Они для того и существуют со своими глупыми деньгами, чтобы содержать таких женщин, как ты. Между прочим, они и сами ничего против этого не имеют. Да они таких чмошниц содержат, что тебя сам Бог велел! В общем, пока не появится соответствующий мужчина, можешь работать у меня в галерее.
— Как это? — изумленно спросила Мадина. — Кем?
— Какая разница, как мы это назовем, — пожала плечами Ольга. — Придумаем что-нибудь. Будешь организовывать диких художников в человекоподобное сообщество. Выставками будешь заниматься, прессой, мало ли чем еще.
— Но я же не умею! — воскликнула Мадина. — Я ничему такому не училась, я этого не знаю!
— Неужели? — усмехнулась Ольга. — Ничего, научишься. Дело нехитрое, можешь мне поверить. То, что они считают искусством, штука вообще сомнительная. За редким исключением — чистейшее шарлатанство. Но тебе в этом разбираться не придется. Я же говорю: ты будешь организовывать процесс. Потому что у меня, Мадо, интерес ко всему этому пропал. — Эти последние слова она произнесла совсем другим тоном: нисколько не воодушевленным, наоборот, усталым и простым. И добавила: — Но надо же занимать в этой жизни какое-то место. А новое для себя отвоевывать — запал уже не тот. Так что галерею закрывать я не собираюсь. А собираюсь передать часть дел тебе. Наконец-то такси! — вдруг воскликнула она, взглянув Мадине за спину. — Надоели душеспасительные разговоры. Я уже до костей промерзла. Езжай, переваривай впечатления. Завтра подробности обсудим.