«Я хотела разобраться в своей жизни, – думала Глаша, и тело ее покачивалось еле-еле, почти неощутимо гладили его волны. – А может, это не нужно? Ведь все устоялось, и я привыкла».

«А зря ты привыкла, – тут же шептал ей какой-то вкрадчивый голос, которого она не могла не слышать, как ни старалась. – К этому не надо привыкать. Жизнь, которую ты ведешь, унизительна. Ты можешь не слушать, когда об этом говорит тебе мама, можешь запрещать ей об этом говорить, но все же это так, и ты прекрасно это понимаешь, не можешь не понимать».

Глаша сердито дернула головой. Вода тут же плеснулась у ее виска, попала в рот и в нос. Она закашлялась и, перевернувшись, поплыла к берегу.

Попытка самокопания явно не удалась. Видно, вода плохо приспособлена для этого занятия.

«Не светится здесь вода», – подумала Глаша.

На всякий случай она присмотрелась повнимательнее – нет, вода точно не светилась, только темные тени, а не зеленоватые огоньки разбегались по поверхности, если пошевелить руками. Зря она вспоминала и Крым, и август, и фосфорное море.

Она вдруг поняла, что вспоминает все это как-то… отвлеченно, вот как. Будто все это было не с нею. Впервые воспоминания, относящиеся к этой части ее жизни, не отдались в ее сердце ни счастьем, ни болью.

Это было странно. И чем-то эта странность была связана с сегодняшним днем, со всем его замечательным явлением.

Но чем, но какая здесь связь? Этого Глаша пока не понимала.

Глава 8

За три недели она стала на себя не похожа.

Конечно, из-за загара. Ее лицо, обычно северно-бледное, было теперь темно-золотым, и на этом темном золоте глаза сияли как светлые звезды.

Про светлые звезды на темном золоте – это Виталий Аркадьевич заметил; Глаше не пришло бы в голову такое сравнение. Но она так явно ему нравилась, и он выражал свою к ней расположенность так интеллигентно, что его звездная аналогия не вызвала у нее ощущения неловкости.

В том, что она нравится Виталию Аркадьевичу, мог бы усомниться только слепой, глухой и лишенный всяких внутренних ощущений человек. Если в первый день их знакомства еще можно было предполагать, что Глаша привлекает его только как интересный собеседник, то уже во вторую встречу, когда поехали вместе в Барселону, эта причина не казалась главной.

То есть интересными собеседниками они друг для друга быть, конечно, не перестали. Виталий Аркадьевич водил машину в той же непринужденной манере, в которой, как Глаша успела заметить, и пил кофе, и ел омара, и смотрел картины. А потому, хотя он и был за рулем, интересному разговору ничто не мешало.

Море блестело вдоль шоссе, поблескивали и переливались то светлой, то темной зеленью горы, солнце светило с южной безмятежностью, и предстоящий день виделся легким и приятным.

Узнав, что Глаша работает в Пушкинском заповеднике, Виталий Аркадьевич обрадовался так, словно она сообщила, что является наследницей британского престола.

– Как это хорошо! – воскликнул он.

– Что хорошо? – Глаша улыбнулась его восторгу.

– Как прекрасно встретить женщину, которая занята содержательным и безусловно значительным делом!

– Боюсь, насчет содержательности и особенно значительности моего дела с вами многие могут поспорить, – возразила Глаша. – Обычно, как только я говорю незнакомым людям, что работаю в музее, на меня начинают смотреть с жалостью или, по крайней мере, с недоумением. Особенно мужчины.

– Почему? – не понял он.

– Ну, во-первых, понятно, что у меня маленькая зарплата.

– Женская зарплата мужчин, как правило, не волнует, – возразил он.

– А в-главных, во мне сразу начинают видеть замшелую архивную тетку.

Тут Виталий Аркадьевич расхохотался.

– В вас – тетку? – сквозь смех произнес он. – Да еще замшелую? Вы ошибаетесь, Глафира Сергеевна, уверяю вас! Максимальное оскорбление, которое можно нанести вашей внешности, – сказать, что маленькая собачка до старости щенок. Но и эта обидная глупость в общем-то не имеет к вам отношения. Вы похожи не на маленькую собачку, а на фарфоровую фигурку. Вот приедем в Москву, непременно вам такую покажу – у меня есть одна прелестная девочка с венской каминной полки, – заметил он мимоходом. – И несмотря на ее небольшой размер, в ней нет ничего мелкого, мизерного – ее хрупкая миниатюрность полна очарования. Вот так и вы, – заключил Виталий Аркадьевич.

Глаша не нашлась с ответом на такой изысканный комплимент. К счастью, машина уже въезжала в Барселону.

Решив, что поедет в Испанию, Глаша прочитала про Барселону все, что удалось найти в библиотеке и в Сети. Собираясь куда-нибудь ехать, она делала это всегда, и хотя в этот раз ее состояние перед дорогой было совсем лишено радостного предвкушения – привычке своей не изменила. И собор Святого Семейства, и все дома Гауди она предварительно изучила так, что теперь оставалось только сверить действительность с имеющимися знаниями.

Это была одна из тех ее привычек, над которыми Лазарь всегда посмеивался.

– Что ж, на Бокерию? – спросил Виталий Аркадьевич. – Там позавтракаем, а пообедаем потом в порту. Или вам не хочется так много рыбного? Когда я впервые попал в Каталонию, у меня случилось белковое отравление, – вспомнил он. – Такого количества морских даров, которое здесь сразу же хочется попробовать, организм жителя Среднерусской равнины просто не в состоянии усвоить, особенно в жару. Можем ограничиться гаспаччо и мороженым. Итак?

– На ваше полное усмотрение, – улыбнулась Глаша.

– А еще говорите, мужчины смотрят на вас с недоумением! Да они с восхищением на вас смотрят, я уверен. Вы редкая женщина, Глафира Сергеевна, – сказал он, глядя на нее в самом деле с восхищенной серьезностью.

Глаша отвела глаза. Она не понимала, чем ей на это отвечать.

– Просто я плохо знаю каталонскую кухню, – наконец произнесла она. – И конечно, предоставляю выбор вам.

Виталий Аркадьевич в самом деле оказался неназойливым гидом. Он не стремился показать Глаше все сразу, не ожидал, что она станет бурно выражать свои впечатления, – он вообще не навязывал ей Барселону, которую, это сразу было понятно, знал хорошо. К тому же он не сопровождал каждый свой шаг пространным рассказом – его комментарии были кратки, точны и даже художественны.

– Виталий Аркадьевич, а кем вы работаете? – наконец спросила Глаша, когда он сказал, что крыши домов, построенных Гауди, повторяют форму осенних листьев. – Если это не секрет, конечно.

До завтрака они решили прогуляться к морю и теперь неторопливо шли по светлому, прозрачному, пронизанному беспечной летней красотою бульвару Рамбла.

– Конечно, не секрет, – улыбнулся он. – Я же не разведчик и не создатель ядерного щита родины. Я лингвист.

Это мало что объясняло. Лингвист, который собирает антиквариат и каждое лето снимает дом на каталонском побережье, должен был бы производить неясное впечатление. Но Виталий Аркадьевич производил впечатление совершенной ясности. Выспрашивать же подробности его жизни Глаша не посчитала нужным. Не то чтобы постеснялась, а… Зачем ей они?