В общем, это был обычный ее день, и Лера даже не устала к вечеру. Необычной была только тишина в пустынном особняке и в ее душе.
Она уже собиралась уходить, когда зазвонил внутренний телефон и охранник Сережа сообщил с вахты:
– Валерия Викторовна, к вам женщина какая-то пришла. Пропустить?
– Конечно, – сказала Лера, слегка удивившись про себя: у нее ни с кем не была назначена встреча. – А что говорит, по какому делу?
– Да ничего не говорит. С вами, говорит, хочет поговорить.
– Хорошо, я жду, – решила Лера. – Объясни, Сережа, куда идти.
Женщина, вошедшая через пять минут в ее кабинет, была Лере незнакома.
«Да точно я ее не знаю, – подумала Лера, как только та осторожно приоткрыла дверь. – Но что же тогда?..»
Было в облике этой пожилой женщины в черном шерстяном платье что-то такое знакомое, чего не узнать было невозможно. И Лера даже вздрогнула, пытаясь узнать, и непонятное предчувствие сжало ей сердце.
– Вы извините, что я вас побеспокоила, – сказала женщина сбивчиво и смущенно, – но мне Игорь сказал, Зелинский Игорь Андреевич, что вы его знаете и что я могу сказать, что от него…
– Вы проходите, пожалуйста, садитесь, – сказала Лера, вставая из-за стола. – За что же извиняться! Конечно, знаю Игоря Андреевича. Что-нибудь случилось?
– Да… Нет… С Игорем ничего не случилось… – тихо произнесла женщина.
И тут Лера поняла, кто это! В одно мгновение поняла, как только женщина подняла на нее глаза и удивительная, невыцветшая синева блеснула в них сквозь слезы.
Лера ахнула и руку прижала к губам.
– Вы… Санина мама? – спросила она, остановившись посреди кабинета. – Боже мой, что же с ним случилось?!
– А Сашенька умер, – сказала женщина с такой простотой и отчаянием, что у Леры занялось дыхание. – Его убили.
Они стояли посредине комнаты в мучительном, звенящем молчании. Невозможно было говорить, они обе не могли говорить.
Наконец Санина мама первой нарушила эту невыносимую тишину.
– Вы понимаете, – сказала она, – я давно о вас думала, но только не знала, кто вы. Я только фотографию вашу видела, но не у кого было спросить – Сашеньки уже не было, когда я фотографию вашу увидела… А я думала, что должна вам сообщить, раз он вашу фотографию так при себе носил…
Какую фотографию, она не давала ему никакой фотографии… Господи, да что же это, как же это?!
Лера по-прежнему молчала, но, наверное, смятение в ее глазах было красноречивее слов и расспросов.
– Он в ладанке носил, – сказала Санина мама, словно отвечая на безмолвный Лерин вопрос. – А ладанку мне потом передали, я и увидела. Я тогда друзей его стала спрашивать, не знает ли кто, и Игорь говорит: я знаю. Сашенька с Игорем очень дружил, с самого детства, он тогда в нашем доме жил, это потом уж они кооператив построили. А когда Саша в колонию попал… Он ведь в колонии был, вы не знаете?
– Знаю, – с трудом проговорила Лера. – Я знаю, он мне рассказывал.
– Ну вот, Игорек к нему и туда ездил, и потом, как Сашенька вернулся, очень ему помогал, – продолжала она, по-прежнему стоя посреди комнаты и не замечая этого; правда, и Лера не замечала ничего, кроме глаз этой женщины. – Я думаю, может быть, Игорь даже вину за собой чувствовал – что Саша попал в колонию, а он нет. Хотя ведь все по суду решилось, а не то чтобы там как-нибудь… Но он мне и сейчас говорил, на поминках: если бы не Саня, жизнь моя по-другому бы повернулась. Я думаю, Саша очень вас любил, – вдруг, без паузы и перемены интонации, сказала она.
Сердце у Леры по-прежнему билось стремительно, словно выскочить хотело из груди, но она смогла наконец взять себя в руки.
– Присядьте, пожалуйста, – попросила она. – Как вас зовут?
– Зоя Петровна, – ответила Санина мама. – Первачева Зоя Петровна.
– Как же это?.. – спросила Лера. – Как же это… могло случиться?
Санина мама снова подняла на нее глаза, и сердце у Леры снова сжалось.
– Мне так тяжело, если бы вы знали… – почти прошептала Зоя Петровна. – Я понимаю, таких нету, кому бы такое легко было. Но мне ведь все кажется: я его мало просила, чтоб он по-человечески жил бы, это я сама виновата… Он такой способный был, если б вы знали! Прямо ко всему способности, даже удивительно – в кого, мы-то с отцом покойным совсем простые люди. Мне учителя, помню, в школе все время говорили: Саша у вас очень способный, хоть к химии, хоть к литературе, но все нахватом, все с ходу, а терпения совсем нет! Надо у него воспитывать терпение, а то ему трудно придется в жизни. А я вот не смогла… – Она замолчала, глядя перед собою остановившимся взглядом. – Может, я сама виновата, – произнесла она наконец. – А может, что богом дано, того уж не переделаешь. Он всегда такой был, еще с роддома. Грудь не сразу смог взять, и так сердился, так плакал! Другие детки потихоньку-полегоньку – и научатся, как взять, а он – прямо заходится. А уж когда с колонии вернулся – конечно, мне его не удержать было… Я и Игоря просила: поговори ты с ним, он тебя уважает, что ж он не работает нигде? Может, связался с плохой компанией, это ведь до добра не доведет! А тот: Саня что задумал, тетя Зоя, то и сделает, разве вы не знаете? Знаю, конечно… Но вы не думайте, – она отрицательно покачала головой, – это не то чтобы ему деньги голову вскружили! Хотя он, конечно, молоденький еще был да пофорсить любил… Но он очень щедрый был, а для нас с Танечкой – это дочка моя – совсем ничего не жалел. Мне, знаете, прямо страшно становилось. – Зоя Петровна посмотрела на Леру с таким наивным удивлением, что та едва не улыбнулась, хотя ей было совсем не до улыбок. – Как можно жить с такими большими деньгами? Уж откуда они – про это вообще думать не хочется… Но куда их тратить? Добро бы взрослый человек, серьезный, как Игорь, а то ведь мальчик неразумный… У Тани в школе вечер был, так он ей купил платье за три тысячи долларов! Я чуть языка не лишилась, как она мне сказала, что, мол, видела по телевизору, Саше рассказала, и он купил в каком-то доме моделей, в иностранном. Я уж ее ругала, ругала… И ничего особенного в этом платье, соседка наша не хуже могла бы сшить.
Лера вслушивалась в ее голос, в эти удивленные и наивные интонации, и вспоминала, как Саня рассказывал ей о матери, стоя на балконе над сияющим ночным городом. О ее нежелании переехать в хорошую квартиру, уйти с завода и как же можно так жить, в таком убожестве… И что такая жизнь – не по нему.
Лере хотелось спросить, как он погиб, но она не могла решиться задать такой вопрос матери. Да и знает ли она?
Но, опять словно догадавшись, Зоя Петровна ответила сама:
– Меня ведь к нему даже не сразу пустили, хотя он уже мертвый был. И ничего не говорили – как, почему… Там милиция разбиралась, и ко мне следователь приходил, но что я ему могла сказать? Сашенька ведь уже давно с нами не жил, он отдельную квартиру снимал. Приходил только да звонил часто. Как раз за день до всего этого был, но только на минутку забежал, книжку взял у Тани. Так что я и не знаю ничего – только то, что Игорь сказал. Игорю вроде назначили встречу, люди незнакомые, и он Сашу попросил о них узнать. А тот не стал ничего узнавать, а сам на встречу эту поехал. Разве так можно? – спросила она так печально и доверчиво, словно Лера могла ей ответить. – Игорь прямо плакал: кто ж его просил, как же так неосторожно! И все, и они его застрелили прямо там, это в Лосинке где-то… – Голос ее застыл. – Я так и не знаю за что, даже Игорь не знает. Говорит, это просто беспредельщики, отмороженные какие-то, говорит. Да Сашенька, может, и сам не знал…