Впереди отряда ехала женщина – большая, крепко сбитая, державшаяся в седле с какой-то особой, не присущей мужчинам уверенностью.
– А ну, торгашня! – крикнула она. – Пшли отсюда! Сколько можно вас гонять!
Всадница была совсем близко от Леры, и она слышала каждое слово, произнесенное этой женщиной.
– Разрешило вам государство наживаться! – Милиционерша заходилась в луженом крике. – Нет, все мало! Стадиона уже мало, рядом надо территорию поганить!
Всадники напирали на сгрудившихся торговцев. Людей было слишком много, и, несмотря на быстроту общего бега, не все успели отбежать подальше.
«Да что же они делают! – ужаснулась Лера. – Неужели конями будут давить?!»
Но, кажется, принимать крайние меры никто все-таки не собирался. Конная милиция должна была подействовать устрашающе, и она достигла своей цели. Площадка от решетки до Ленина опустела так быстро, словно и не было здесь только что человеческих дорожек, сумок и ширпотребовского разноцветья. Конечно, никто никуда не ушел, люди просто образовали беспорядочную толпу, в которой уже невозможно было угадать организованный рынок. Оглядевшись, Лера тут же увидела Зоську.
– Что же теперь? – спросила она. – По домам все разойдутся?
– Да какое там! – махнула рукой Зоська. – Опять встанут, не вечно же эти будут кататься. Лошади не люди, им отдых нужен. Но знаешь что? – Она решительно взглянула на Леру. – Надо оптовиков искать, хватит так надрываться! Я же говорила, первый раз зимой торгую – нет, это слишком. Всех денег не заработаешь, о здоровье тоже надо подумать.
Лера не возражала. Она вообще не думала сейчас ни о торговле, ни даже о холоде. Конные милиционеры, завершив рейд, уже исчезли, но Лера все еще видела их перед собою. Но не этих, теснящих конями людей, а других – праздничных, улыбающихся всадников своего детства, и ноябрьский пар от лошадиного дыхания…
– Что? – Лера вздрогнула от Зоськиного голоса. – Конечно, отдадим оптовикам. Как хочешь. Зося, – вдруг спросила она, – ты чувствуешь, что все уходит безвозвратно?
– Уходит? – удивилась Зоська. – Ты о чем, Лер?
Оптовичку Зоська нашла уже на следующий день. Они поторговали еще немного бельем, а кошельки и мохер продали этой высокой быстрой женщине неопределенной внешности.
– Ничего мы на этом не потеряли, – успокаивала Зоська. – Конечно, подъема большого не получается, если оптовикам сдавать, но все равно неплохо.
Глядя, как два расторопных паренька волокут вслед за женщиной их стамбульские мешки, Лера почувствовала такое облегчение, словно сбросила с плеч тяжелый груз.
«Вот и все, – думала она, возвращаясь в этот день домой. – Вот и все, и исчезла эта непонятная жизнь, и можно вернуться и забыть…»
Лера не кривила душой, когда говорила маме, что больше не собирается ехать в Турцию. Ей действительно казалось, что все это уже исчерпано и она непременно найдет другой способ зарабатывать деньги и чувствовать себя уверенно.
Может быть, так оно и оказалось бы – в другое время. Но в тот год все менялось ежедневно, и не так это было просто – обрести устойчивость в общей панике. Никому не нужны были услуги переводчицы – ни с французского, ни с английского, ни даже с итальянского: по Москве метались сотни отчаявшихся интеллектуалов, гораздо более квалифицированных, чем никому не известная аспирантка истфака.
И, отправляясь каждый день в магазин или – особенно – на аптечный склад в Коптеве, где через одну молоденькую провизоршу открылся лекарственный «канал», Лера все отчетливее ощущала замкнутость круга, в котором оказалась.
В следующий раз они поехали в Стамбул в марте, потом в мае, потом в июне. Все эти поездки слились для Леры в одну, да она уже и не воспринимала их как поездки. Просто – какое-то усилие, и все равно, где его совершать, в Москве или в каком-то другом месте.
В следующий приезд Лера пошла посмотреть Айя-Софию. Но ее разочаровал знаменитый собор: он мало чем отличался от стамбульских мечетей, был какой-то приземистый, несмотря на свою высоту. Ей даже показалось, что туристы, бродившие под его сводами, тоже немного разочарованы и словно бы отбывают свою туристическую повинность.
А Митино колечко было похоже на ту Айя-Софию, которую она себе представляла. И когда Лера смотрела на него, ей казалось, что тот, воображаемый, храм существует на самом деле.
На рынок в Лужниках они больше не ходили.
– С ума там сойдешь, – решила Зоська. – И что это за работа, от милиции бегать? Мы с тобой лучше на Переделкинский рынок поедем, в Солнцево, знаешь?
– Знаю, – ответила Лера. – Солнцевская мафия.
– Ну и что, что мафия? – не согласилась Зоська. – Мне наша челночница одна говорила, очень даже там нормально. Заплатишь «крыше», так по крайней мере знаешь, что больше никто тебя гонять не будет. Поехали, Лер, она там два места купила, одно нам сдаст. Далековато, конечно, зато спокойно.
И они поехали.
Зоська оказалась права: Переделкинский рынок действительно производил впечатление стабильного и относительно спокойного. Надо было платить челночнице Валентине за купленное ею место, муниципалитету за право торговли, примерно вдвое больше – бандитам, расположившимся в вагончике посреди рынка, – и все, можно было торговать.
Как ни странно, оказалось, что самое утомительное во всем этом – необходимость постоянно находиться рядом с местодательницей Валентиной. Она казалась Лере не совсем нормальной – женщина с остановившимися глазами, оживлявшаяся только при виде покупателя и при необходимости отсчитывать сдачу. Единственное, о чем могла говорить Валентина, было:
– Скоро места подорожают. Как пить дать подорожают, девки, вот помяните мое слово. И солнцевские сразу цену подымут, и государство. Что тогда будем делать?
Первое время Лера еще пыталась отвечать:
– Ну, будем больше платить, что же еще можно делать?
Но вскоре она поняла, что отвечать бесполезно. Получив ответ, Валентина несколько минут молчала – и заводила все ту же песню.
Это не просто раздражало, мешало – это сводило с ума, заставляло сомневаться в собственной вменяемости. И это надо было терпеть, потому что места на рынке были распределены так плотно, что сбежать от Валентины не представлялось возможным.
Чтобы хоть как-то отвлечься от разговоров о скором подорожании мест, Лера вглядывалась в других своих соседей. Но и это не слишком улучшало настроение.
Как и на рынке в Луже, много было учителей, и их вид угнетал Леру гораздо больше, чем вид квадратных парней из «солнцевской мафии». И неизвестно, что было лучше: беспомощная покорность судьбе, которую демонстрировали одни учительницы, или агрессивная готовность отстаивать свою честь, которой отличались другие.
Одна из таких стояла прямо рядом с Лерой и Зоськой. Она была маленькая, хрупкая и злая, как оса.