Со времени его последнего неудачного визита офис был полностью отремонтирован. Стены стали сиреневыми, а двери заиграли палитрой пурпурных, розовых и голубых красок. Перегородки из гипсокартона совершенно изменили форму помещения, поделив его на открытые отсеки и отдельные комнатки — «процедурные», согласно дверным табличкам.
Переговорная — осталась она прежней, нетронутой или ее превратили… во что? В парную, в сауну? Или разделили на кабинки для «тайского массажа» и «бразильской эпиляции»? (Брошюра предлагала самые неожиданные услуги.) Подошла клиентка, и Миланда повела ее в один из кабинетов. Тео встал, якобы просто чтобы размять ноги, и сделал вид, что прогуливается по коридору.
Дверь в переговорную (выкрашенная в какой-то синюшный цвет) была приоткрыта и, стоило Тео легонько ее толкнуть, тут же распахнулась, выставив всю комнату на его обозрение. Раньше Тео не удавалось зайти так далеко, поэтому он не имел представления о том, как комната изменилась за прошедшие десять лет, но очень удивился, обнаружив, что в ней нет ни мебели, ни оборудования, пол пыльный и в царапинах, краска на стенах потрескалась. Прежняя переговорная была живым сердцем их конторы, а теперь ее использовали в качестве подсобки, забитой коробками масел и кремов; к стене привалился сложенный массажный стол, из корзины для белья вываливалась гора использованных белых полотенец. Мраморный камин был на месте, на решетке лежала холодная зола.
На том самом месте, месте, где убили его дочь, стояла тележка больничного вида, только вместо лекарств она была нагружена разноцветными флакончиками лака для ногтей. Тео как-то был в Санкт-Петербурге и зашел в храм Спаса на Крови, построенный на месте убийства Александра II. Поразительное сооружение: сплошь мозаика, и золото, и шпили, и покрытые эмалью купола-луковицы, — но внутри ему показалось бездушно и холодно. Теперь он понимал, что атмосфера по большому счету не имела значения, важно уже то, что эта церковь есть, а значит, никто никогда не забудет того, что там случилось. Место, где упала Лора, было отмечено тележкой с лаком для ногтей. Разве это подобающее надгробие? Разве на священном месте, где пролилась кровь его дочери, не должен был забить ручей или зацвести дерево?
Обескровлена. Странное, театральное слово, как будто из трагедии мести, но у Тео возможности отомстить так и не появилось. «Маньяк с ножом убивает местную девушку!» — гласили заголовки местных и центральных газет. Несколько дней все только об этом и говорили, а потом — забыли. Все, кроме полиции. Тео не сомневался, что они действительно хотели найти убийцу. Даже сейчас он иногда виделся с Элисон, следователем, которую к нему прикрепили. А тогда полиция проверила все зацепки. Вся конфиденциальность информации о клиентах в «Холройд, Уайр и Стэнтон» пошла прахом: полиция проштудировала каждую папку и всю корреспонденцию. В новостях говорили, что это случайное преступление, дело рук психопата, но тот человек — маньяк с ножом — искал в офисе Тео, «мистера Уайра». Тео что-то сделал, запустил в действие страшный механизм. Он так разозлил человека в желтом свитере для гольфа, что тот решил его убить. Утолил ли он свою кровавую жажду, испытал ли человек в желтом свитере для гольфа примитивное удовлетворение оттого, что убил дитя Тео? Пролил его кровь.
Тео уже собрался сдвинуть тележку, как одна из дверей, скрытых в изгибе овальной стены, распахнулась и в комнату вошла миловидная женщина в такой же белой форме, как у Миланды. Увидев Тео, она нахмурилась, но, прежде чем она успела открыть рот, он выпалил: «Извините, ошибся комнатой!» — и попятился к двери, нелепо сложив руки в намасте, [34] чтобы развеять ее опасения.
«Я вам позвоню», — весело бросил он Миланде, помахав по-прежнему зажатой в руке брошюрой. Он направился к лестнице так быстро, как позволяли его габариты, хотя самое большее, на что он оказался способен, — это бодрая развалочка. Он представлял, как Миланда идет за ним по пятам и сбивает его с ног в Паркерс-Пис. Сердце тревожно билось в груди Тео, и он нашел убежище в кафе на Милл-роуд, где заказал скромное латте с булочкой, что не помогло ему избежать осуждения официантки, которая ясно дала понять, что человек с таким излишком веса не должен есть вообще.
Время не лечило, оно только бередило рану, медленно и безжалостно. Мир продолжал жить и позабыл обо всем, и только Тео продолжал хранить любовь к Лоре. Дженнифер жила в Канаде, и, хотя они созванивались и писали друг другу по электронной почте, они редко говорили о Лоре. Дженнифер не нравилось мучить себя воспоминаниями о случившемся, но Тео боль помогала сохранять Лору живой у себя в памяти. Он боялся, что, если боль начнет утихать, Лора исчезнет.
Тогда, десять лет назад, Тео ни с кем не хотел говорить, не хотел говорить вообще, не хотел признавать существование мира, который продолжал жить без Лоры, но, вернувшись домой из больницы, заставил себя позвонить Дженнифер. Когда она сняла трубку и услышала его голос, то спросила: «Что случилось?» — с таким раздражением, будто он постоянно досаждал ей звонками. А потом она еще больше разозлилась, потому что он совсем не мог говорить и только огромным усилием воли выдавил: «Дженни, беда случилась, страшная беда», на что она глухо ответила: «Лора».
Тео покончил бы с собой, может, не в тот же самый день, не раньше похорон, не раньше, чем привел бы в порядок дела, но он не мог покончить с собой, потому что тогда Дженнифер поняла бы (хотя она и так это знала, верно?), что он любит Лору больше ее. Потому что Тео знал, что, если бы умерла Дженнифер, а не Лора, мысль о самоубийстве не пришла бы ему в голову.
Даже теперь Тео надеялся, что однажды незнакомец, который искал его, а нашел его девочку, вернется. Тео представлял, как откроет дверь человеку в желтом свитере для гольфа и широко раскинет руки, принимая нож, принимая смерть, которая воссоединит его с Лорой. Он похоронил ее в гробу, не стал кремировать. Ему нужна была могила, к которой он мог бы ходить (постоянно), место, где она казалась бы осязаемой, на расстоянии вытянутой руки, всего в шести футах от него. Временами горе настолько одолевало его, что он подумывал о том, чтобы откопать ее, достать ее бедное разлагающееся тело из гроба и еще раз, последний, покачать на руках, сказать, что он по-прежнему рядом, по-прежнему думает о ней, даже если остальные уже забыли.
Тео расплатился за кофе, оставив на чай больше суммы счета. Обычно чем хуже было обслуживание, тем больше Тео платил. Он полагал, что это свидетельствовало о слабости характера. Он считал себя человеком, почти целиком состоящим из слабостей, у которого сильных сторон просто нет. Он с трудом прокладывал себе дорогу во встречном потоке туристов, которые, все как один, восторгались колледжами, живой тканью истории — ученостью, и архитектурой, и красотой. Когда Тео приехал сюда учиться, он решил, что Кембридж — самое красивое место на земле. Сам он вырос в прозаическом пригороде Манчестера, и ему показалось, что Кембридж просто иная реальность. Когда он впервые зашел во дворы колледжей — это было как райское видение. Он даже не думал, что на свете есть подобная красота, но за прошедшие десять лет он ни разу не взглянул на колледжи. Он проходил мимо величественных фасадов Квинса и Тела Христова, Клэра и Кингса — и не видел ничего, кроме камня, цемента и вездесущей пыли.