В действительности мать Джонатана еще была на ярмарке — милостиво вручала розетки пони-клубу, и ни Джонатан, ни Каролина так и не добрались до гостиной (которая окажется совсем не такой, как она себе представляла). Они обошли вокруг дома, он завел ее в какую-то кладовку и, не успев закрыть дверь, стянул ей брюки до лодыжек, прижал к старой деревянной сушилке для посуды и резко вошел в нее сзади. Вцепившись в (пришедшиеся очень кстати) краны над керамической мойкой, она думала: «Святые угоднички, так вот, значит, как у вас тут трахаются», — а теперь посмотрите на нее: ездит на «лендровере дискавери», покупает одежду в «Кантри-кэжуалс» в Харрогите и сидит напротив него за завтраком (стол красного дерева, чиппендейл) с двумя его шкетами. Кто-нибудь может объяснить, как, черт побери, это случилось?
«Что ж, — произнес Джон Бёртон, — думаю, мне пора». Они сидели на скамье, бок о бок, очень по-приятельски, но молча. Вот что значит быть в церкви: молчи сколько влезет, и никто не спросит почему. Дождь почти перестал, хотя в открытую дверь еще долетал его запах, зеленый и летний. «Дождь стихает», — сказал он, и Каролина ответила: «Да, похоже на то». Он встал и проводил ее к выходу. Собаки выспались и теперь изображали неописуемый восторг в связи с появлением хозяйки, но она знала, что на самом деле им на нее наплевать.
«Ну, до свиданья», — сказал Джон Бёртон и снова пожал ей руку. Она ощутила легкий трепет, будто в ней оживало что-то давно уснувшее. Он сел на велосипед и покатил прочь, а потом обернулся, чтобы помахать ей, и велосипед вильнул в сторону. Она стояла и смотрела ему вслед, не обращая внимания на разыгравшихся собак. Она влюбилась. Просто-напросто. Окончательное и бесповоротное безумие.
Панихида по Виктору вывела минимализм на новый уровень, устремив его к аскетизму. Присутствовали только Джексон, Джулия и Амелия, если не считать самого Виктора, тихо разлагавшегося в дешевом гробу из дубового шпона, на котором вопиюще не хватало цветов. Джексон ожидал, что это все же будет какое-никакое событие, он думал, церемония состоится в часовне колледжа Святого Иоанна, где Виктора будут славословить бывшие коллеги, а после пройдет нудная Высокая англиканская служба [44] — нестройно исполняемые гимны под аккомпанемент надрывающегося органа.
Амелия с Джулией сидели на первой скамье в часовне при крематории. Джексону удалось отклонить их предложение сесть между ними, занять место несуществующего сына Виктора. Джексон наклонился вперед и шепотом спросил у Джулии:
— Почему больше никто не пришел?
Номинально он выполнял там свои профессиональные обязанности — хотел посмотреть, кто объявится на Викторовых похоронах. Надо сказать, тот факт, что не объявился никто, его тоже заинтересовал.
— Никто не пришел, потому что мы никому не сообщили, — сказала Амелия, словно это было самое разумное решение на свете.
Амелия и не подумала одеваться в черное на отцовские похороны — более того, на ней были шерстяные колготки в рубчик, кричащего, ярко-красного цвета. Может, в этом есть символический смысл, подумал Джексон, может, древний кембриджский обычай предписывает синим чулкам по случаю траура становиться красными чулками. Для каждой жизненной ситуации непременно найдется древний кембриджский обычай (ах да, Амелия же из Оксфорда). Ну кто летом носит шерстяные чулки? В часовне при крематории работал кондиционер, но снаружи-то стояла жара. Джулия равно пренебрегла траурным черным, закутавшись в винтажное бархатное пальто до пят, цвета травы (сестрички, похоже, хладнокровные, как рептилии). Ее буйные волосы явно укладывала труппа цирковых собачек. Создавалось впечатление, что скорбит по усопшему один Джексон в своем черном костюме для похорон со строгим черным же галстуком.
Дерзкие ноги Амелии напомнили ему лапки птицы, которую он недавно видел на канале «Нэшнл географик» в приемной дантиста.
Джулия повернулась к Джексону анфас:
— На таких мероприятиях, ну, не таких именно, — она небрежно указала на гроб, — а на всяких семейных торжествах, днях рожденья или на Рождество, мне всегда кажется, что появится Оливия.
— Просто смешно, — заявила Амелия.
— Я знаю.
На обеих напала было грусть, но Джулия тут же оживилась:
— Вам очень идет костюм, мистер Броуди, вы в нем такой красивый.
Амелия бросила на сестру презрительный взгляд. У Джулии слезились глаза, и она давилась словами, но на тот случай, если у детектива «сложилось иное впечатление», она объявила, что это сенная лихорадка, а не горечь утраты. Джулия предложила Джексону свой спрей для носа, но он вежливо отказался. У него в жизни не было аллергии (разве что на людей), и он считал себя этаким северным здоровяком. Недавно он смотрел документальный фильм по «Дискавери», и там рассказывали, что у северян до сих пор крепкая викинговская ДНК, а у южан — какая-то другая, послабее, саксонская или французская.
— Декор здесь мрачноватенький, — громким шепотом сообщила Джулия, но Амелия шикнула на нее, точно на болтливую соседку в театре. — В чем дело? — сердито осведомилась Джулия. — Ты полагаешь, он выскочит из гроба и отчитает нас?
При мысли об этом лицо Амелии на миг исказил ужас, но, по крайней мере, перспектива воскрешения отче заставила обеих ненадолго заткнуться. Самая утомительная англиканская служба лучше, чем вздорные сестрицы Ленд.
По пути на похороны Виктора он заглянул в бывший офис «Холройд, Уайр и Стэнтон», а ныне салон красоты «Нега». Заявленная в услугах «спа-терапия» у Джексона ассоциировалась скорее с психотерапией, а не с массажем и масками для лица. Лечение красотой. Что для этого нужно? Музыка? Поэзия? Живописный вид? Секс? Что ему помогало залечивать свои раны? «Из Болдера в Бирмингем» Эммилу Харрис. [45] Лицо дочери. Сентиментально, зато правда.
В доме Тео была особая комната. Тео как-то пригласил его к себе, чтобы показать ее. Джексон не смог бы жить в доме с такой комнатой. Спальня на втором этаже напоминала штаб расследования в полицейском управлении: фотографии и карты, пришпиленные к стене, блок-схемы и белые доски для фломастеров, хронометраж событий. Два железных картотечных шкафа, забитых папками, и еще папки в коробках на полу. В этой комнате было все, что могло иметь хоть малейшее отношение к смерти его дочери. И много такого, что не должно было попасть Тео в руки, фотографии с места преступления например, — на стене они не висели (и Джексон его за это мысленно поблагодарил), но были извлечены из ящика. Страшные снимки убитой девушки, которые Тео вручил детективу с какой-то профессиональной отрешенностью, словно фотографии из отпуска. Джексон знал, что это впечатление обманчиво: время приучило Тео к любым ужасам, но не притупило его боль. «У меня есть кое-какие связи», — сказал Тео без лишних объяснений. Он был адвокатом, а у адвокатов, по опыту Джексона, всегда имелись связи.