Отец работал в ночную смену и вернулся домой, когда они в спешке доедали нехитрый завтрак. В это время года было темно, когда они выходили из дому, и темно, когда возвращались, а тот день казался еще темнее, чем обычно, из-за дождя, холодного, зимнего дождя, от которого хотелось плакать. Фрэнсис мучился от похмелья, и настроение у него было скверное, но он подвез Нив до автобусной остановки. Нив чмокнула Джексона на прощание, как он ни старался увернуться. Фидельма всегда целовала его, когда он уходил в школу, а теперь это за нее делала Нив. Джексон от этого был не в восторге: она вечно оставляла у него на щеке след помады, который не так-то просто стереть, и все ребята смеялись над ним.
Джексон покатил в школу на своем новеньком велосипеде и вымок до нитки, мокрая полоса тянулась за ним по коридору до самого класса.
Джексон вернулся из школы и загрузил двухкамерную стиральную машину «Сервис», которую их мать так и не успела оценить, затем почистил картошку, нарезал лук и достал из холодильника мягкую, воняющую мертвечиной пачку фарша — рядом стоял контейнер «Таппервер», в котором Фрэнсис хранил опарышей для рыбалки, ведь мать уже не могла ему этого запретить. Джексон не имел бы ничего против готовки, если бы это освобождало его от уроков, но Нив стояла над ним каждый вечер и давала по уху за каждую ошибку.
Поставив мясо с картошкой на плиту, он прошмыгнул наверх в свою комнату. Отец еще спал, и Джексон не хотел будить его — по разным причинам, но в основном потому, что собирался стащить сигарету из братовской заначки, которую обнаружил в шкафу. Он курил в окно, чтобы Фрэнсис потом не учуял. Ветер швырял дождь в лицо, Джексон моментально задубел, а сигарета намокла и погасла. Он положил ее под подушку: может, за ночь просохнет.
Если Фрэнсис приходил домой раньше Нив и была плохая погода, он обычно встречал ее на машине у автобусной остановки, но сегодня, несмотря на неутихающий дождь, он рухнул на стул у камина, не сняв спецовку, и закурил. От брата пахло углем и металлом, у него был желтушный вид, и он пребывал в еще более паршивом настроении, чем утром. Наверняка это все вчерашняя попойка. «Ты бы не пил столько», — сказал Джексон. «С каких это пор ты превратился, мать твою, в бабу?» — отозвался Фрэнсис.
«Наверное, она на автобус опоздала», — сказал отец. Тарелки были на столе, и возникло минутное замешательство: они пытались решить, начинать ли без нее. «Я поставлю ее тарелку в духовку», — сказал Джексон. Конечно, Нив никогда не опаздывала на автобус, но, как говаривал отец, все бывает в первый раз, и Фрэнсис заявил: «Она уже взрослая и может делать все, что ей, на хрен, вздумается». С тех пор как умерла Фидельма, Фрэнсис стал ругаться через слово.
Мясо с картошкой засохло. Джексон вытащил тарелку из духовки и поставил обратно на стол, как будто это могло заставить ее поторопиться. Отец ушел на работу — со смерти Фидельмы он работал в ночную смену. Нив говорила, это потому, что он не хочет спать один, и Фрэнсис тогда возразил: «Он все равно спит один», а Нив сказала: «Это совсем разные вещи — спать одному днем и спать одному ночью». Фрэнсис отправился встречать следующий автобус. «Пошла, наверно, выпить с друзьями после работы», — сказал он Джексону, и тот откликнулся: «Ага, скорее всего, так», хотя Нив ходила развлекаться только по пятницам и субботам.
Фрэнсис насквозь вымок, пока добежал от машины до дому. Было всего полвосьмого, и они повторяли себе, что волноваться глупо. Они посмотрели «Улицу Коронации», [124] которую оба терпеть не могли, чтобы рассказать Нив, что было в новой серии, когда она вернется.
В десять Фрэнсис сказал, что «поездит по округе» и посмотрит, нет ли ее где, словно она могла бродить по улицам в такой ливень. Джексон поехал с ним: ожидание сводило его с ума. В конце концов они подъехали к остановке и стали ждать последний автобус. Фрэнсис дал Джексону сигарету и прикурил от новой зажигалки, подарка очередной подружки. У Фрэнсиса было много подружек. Автобус прорезал стену дождя желтыми фарами, Джексон был абсолютно уверен, что Нив в нем, он ни на секунду в этом не сомневался, и, когда она не вышла, он выскочил из машины и побежал за автобусом, решив, что сестра проспала остановку. Он вернулся к машине, сгорбившись под дождем. Дворники без устали елозили туда-сюда по лобовому стеклу «форда-консула», раздвигая пелену дождя. За стеклом виднелось бледное лицо Фрэнсиса.
«Надо пойти в полицию», — сказал Фрэнсис, когда Джексон забрался обратно в машину.
Ее тело вытащили из канала сорок восемь часов спустя. На ней по-прежнему была юбка из зеленого букле, которую она купила на деньги, полученные от отца на Рождество. Ее зонт нашли рядом с остановкой. Туфли и другую одежду, включая дорогое твидовое пальто в елочку, — на берегу канала, а сумочку обнаружили неделю спустя на обочине шоссе А636. Остались ненайденными блузка и маленькое золотое распятие, которое мать подарила ей на первое причастие. В полиции считали, что цепочка порвалась и убийца прихватил ее с собой в качестве «сувенира». Единственным сувениром, оставшимся у Джексона, была керамическая безделушка с пожеланием благополучия, которую Нив привезла ему из поездки в Скарборо два года назад. На ней была надпись: «С наилучшими пожеланиями из Скарборо».
Удалось выяснить, что Нив ушла с работы и села на автобус, как делала каждый день, и сошла на своей остановке, но за те десять минут, что занимала дорога от остановки до двери дома, кто-то убедил (или заставил) ее сесть в машину и отвез к каналу, где изнасиловал и убил, хотя не обязательно именно в таком порядке. В тот же вечер, когда нашли Нив, Джексон перебрался в ее комнату и жил там до тех пор, пока не завербовался в армию. Он два месяца не менял белье на ее постели — ему все чудился запах старомодного фиалкового одеколона, которым она сбрызгивала простыни при глажке. Он долго хранил чашку, из которой она пила за завтраком в тот последний день. Она вечно жаловалась, что никто не моет посуду после завтрака. На чашке остался розовый отпечаток ее рта, как призрак поцелуя, и Джексон неделю за неделей берег свое сокровище, пока чашка не попалась на глаза Фрэнсису и тот не вышвырнул ее из окна на бетонные плиты во дворе за домом. Джексон знал, что Фрэнсис винит себя в том, что не встретил ее тогда на остановке. Темная часть Джексона считала, что брат действительно виноват. В конце концов, если бы он ее встретил, она не лежала бы сейчас под шестью футами тяжелой, сырой земли. Она была бы теплой и живой, жаловалась бы, что никто не моет посуду, уходила бы на работу унылым зимним утром, и ее розовый рот по-прежнему бы говорил, смеялся, ел и целован уворачивающуюся Джексонову щеку.
Однажды, через полгода после похорон, Фрэнсис подвез Джексона в школу. Шел дождь, летний муссонный ливень, и Фрэнсис сказал: «Запрыгивай, парень». Он припарковался у школьных ворот, достал из бардачка пачку сигарет и отдал Джексону. Джексон пробормотал удивленное «спасибо» и открыл дверцу, но Фрэнсис втянул его обратно и грубо ударил кулаком в плечо. Джексон взвыл от боли, а Фрэнсис сказал: «Я должен был ее встретить, так?» — и Джексон ответил: «Да», что в ретроспективе оказалось неверным ответом. «Ты ведь знаешь, что я тебя люблю, мелкий, да?» — спросил Фрэнсис. И Джексон выдавил: «Да». Ему было неловко за Фрэнсиса, он не привык слышать от него про «любовь». Зазвенел звонок, и Джексон нулей вылетел из машины. В середине самого нудного урока математики в истории школы он вспомнил, что сегодня день рождения Нив, и это так его потрясло, что он вскочил из-за парты. «Броуди, ты куда собрался?» — окликнул его учитель, и Джексон сел на место и пробормотал: «Никуда, сэр», потому что она умерла и никогда не вернется и ей никогда не исполнится семнадцать. Никогда.