Вообще-то трапезу могу еще лучше состряпать сам, благо возможности только увеличиваются от тренировок, но не стоит в глазах слуг выглядеть чернокнижником, ведь про удобства думают прежде всего они, а добрым христианам любы аскетизм и воздержание…
Сэр Вайтхолд удалился, вместо него слуга вскоре внес на блюде ломоть жареного мяса и спросил, что подать еще.
— Достаточно, — ответил я. — Государь должен быть воздержанным в пище и притязаниях.
Он удалился, я бросил мясо под стол, там лишь один раз коротко щелкнули челюсти, смачно чавкнуло, и снова тишина.
Я наделал сочного мяса, сыра, запил большой чашкой кофе, перевел дыхание и сказал Бобику:
— Охраняй кабинет. А я разомну задние лапы.
В зале сэр Вайтхолд, барон Саммерсет, виконт Каспар Волсингейн, виконт Рульф и еще несколько знатных сановников переговариваются вполголоса и посматривают на меня с некоторым опасливым ожиданием.
Я сказал бодро и приподнято, как должен говорить и выглядеть отец народа:
— Ну-ну, заговор? Выкладывайте! Обещаю казнь через простое усекновение головы, а не вытаскивание кишок через отрезанную мошонку.
— Вы так добры, ваше святейшество, — пробормотал барон Саммерсет.
Рульф толкнул его в бок.
— Его высочество, — прошипел он.
— Чего? — не понял Саммерсет.
— Его высочество, — прошипел тот громче, чтоб слышали и на другом конце зала, — а не святейшество!
Саммерсет удивился:
— Я так сказал? Ох, простите… Сэр Ричард сегодня выглядит таким милостивым, таким одухотворенным, я уж понадеялся, что и грехи нам отпустит…
— Только перед казнью, — предупредил я. — А так чего буду стараться? Отпущу, а вы тут же снова, не сходя с эшафота…
— Ох…
— Дорогие друзья, — сказал я и потер ладони, что для них понятно: я очень доволен, а это значит, что довольны будут и они, все-таки мы один боевой отряд, спаянный уже крепче, чем родные братья. — Я сообщу для вас потрясающую новость: жизнь хороша!
Они смотрели на меня настороженно. Барон Саммерсет спросил опасливо:
— Правда?
— У нас громадные перспективы, — продолжал я довольным голосом.
Волсингейн заметил настороженно:
— Хорошее начало, значит, дальше будет палкой по голове…
Я сказал с укором:
— Такова ваша вера?
Волсингейн перекрестился.
— Вы имеете в виду Господа Бога?
Я перекрестился еще размашистее и посмотрел победно, дескать, а так можете? А я могу еще и через ногу.
— В Господа мы все верим, — ответил я твердо. — Он тоже верит в нас. Хотя и не во всех, конечно.
— Но вы уж замолвите за нас словечко, — сказал сэр Вайтхолд подхалимски. — За сэра Каспара не обязательно, а за нас с бароном хорошо бы…
Волсингейн оскорбился:
— Почему это за меня не обязательно? Я что, совсем пропащий?
— Нет-нет, — заверил Вайтхолд, — я совсем другое имел в виду.
— Что? — спроси Волсингейн с подозрением и набычиваясь.
— Что это мы с бароном совсем пропащие, — объяснил Вайтхолд, — за нас и заступаться бесполезно, только свою белоснежную репутацию, как вон у сэра Ричарда, портить, а вы, напротив, и так сама святость!
— С чего это я святость? — спросил Волсингейн оскорбленно. — Вы уж выбирайте слова, дражайший сэр! А то и за меньшее перчатку к задним ногам бросают!
Я прервал в нетерпении:
— Вижу по вашим речам, дела у нас идут хорошо. Но пойдут еще лучше. Я тут составил и послал папе римскому просьбу о разрешении начать Великий Крестовый Поход против сил Зла. С обоснованием, цифрами, графиками, дорожной картой и объяснением, что это нам даст. В духовном плане, разумеется.
Сэр Вайтхолд поддакнул:
— Конечно-конечно! Мы именно все в духовном плане. И неважно, что духовенства я давно не видел, мы сами — духовенство! В смысле, духовники.
— Духовные, — поправил барон Саммерсет.
Я пояснил:
— Церковь всегда была медлительна, в этом ее сила, а мы всегда бежим впереди. Если что не так, церковь скажет, что она ни при чем, это все еретики… Так что за церковь не переживайте, она подтянется. Но это единственная мощная сила, перед которой все склоняемся… и которая может держать нас всех вместе.
Волсингейн спросил с недоверием:
— Даже в нашем случае?
— В нашем особенно, — подчеркнул я. — Сколько сражений было проиграно потому, что какой-то из лордов не изволил подчиниться королю, а возжелал отдохнуть или же, напротив, вступить в бой по своему почину?..
Волсингейн сказал с негодованием:
— Сэр Ричард, у нас такого ни разу не было!
— Потому что у нас еще не устаканилось, — пояснил я. — У нас еще период бури и натиска, а я не король, а полевой вождь. Но стану королем, от этого отвертеться не удастся, как чувствую, и начнется феодальная вольница… Король — всего лишь один из лордов, не самый богатый и не самый могущественный. Перед ним кто-то склоняет выю, а кто-то не изволит. И только перед церковью мы все смиренно смиряем головы. Потому не я, а она и поведет нас…
Вайтхолд перекрестился, за ним перекрестились все.
— Но церковь, — поинтересовался Вайтхолд таким елейным голоском, что можно поскользнуться, — это… вы?
Игнорируя выпад, я сказал очень серьезно:
— Под нашей властью оказалось слишком много земель. Это очень рыхлое образование, что не сегодня завтра развалится. Слишком уж у всех свои интересы, и никто не желает исконно-посконные права делегировать центру. Единственное, что может нас удержать вместе…
Запнулся, обдумывая, Вайтхолд спросил настороженно:
— Что? Только не пугайте так сразу, а ласково-ласково, а то у барона сердце…
— Нас может удержать от распада только превращение всех этих земель в единый рыцарский орден, — сказал я. — Наподобие тамплиеров или тевтонцев… Может быть, слыхали?.. С подчинением своего эгоистического «я» высшим интересам.
— То есть, — уточнил Вайтхолд снова, — вашим?
Я посмотрел на него зверем, но ответил так же елейно:
— А я служу Господу, ибо паладин есмь. Я как бы посредник между Ним, всевидящим и всезнающим, и вами, ничего не видящими и ничего не знающими.
— А-а-а, — протянул барон Саммерсет, — а вы, значит, что-то да видите и что-то да знаете…
— Самые опасные люди, — буркнул сэр Каспар.
— Почему? — спросил любознательный Рульф.
— А кто их знает, что они там видят и как видят, — сказал Каспар. — Лучше уж совсем не зреть, чем видеть криво и говорить уверенно: все за мной и — галопом!