Куинн полуобернулся на стуле и быстро взглянул на меня.
Я сделал утвердительный жест.
Куинн оказался на высоте положения. Он поднялся, устало улыбнулся присяжным и сказал:
— Защита также полностью удовлетворена составом жюри, не сомневаясь, что он вынесет беспристрастное и справедливое решение.
Судья Лотон нахмурился при этой слегка напыщенной фразе.
— Очень хорошо, — сказал он. — Жюри может быть приведено к присяге. Другие присяжные, упомянутые в списке, могут быть свободны. После присяги жюри суд сделает десятиминутный перерыв, вслед за которым окружной прокурор выступит со вступительной речью.
В зале суда начался всплеск активности. Репортеры бросились к телефонам сообщать, что жюри утверждено, и называть имена присяжных.
Барни Куинн подошел ко мне. Когда шум немного утих, он промолвил:
— Ну, скоро мы узнаем самое худшее. После вступительной речи прокурора нам будет ясно, с чем придется иметь дело.
— Возможно, — кивнул я. — С другой стороны, если он приготовил сюрприз, то может ограничиться общими словами.
— Как я выгляжу? — спросил Барни.
— Лучше, — ответил я. — Помни, что присяжные не сводят глаз с юристов. Любая мелочь может выдать твои чувства. То, как ты откидываешься на спинку стула, как смотришь на часы, как проводишь рукой по волосам, как встаешь, чтобы обратиться к суду, с какой скоростью делаешь заметки карандашом. Они отмечают абсолютно все. Ты не сможешь обмануть жюри, не обманув самого себя. Это дело — твой шанс. Воспользуйся им на полную катушку.
— Это не мой шанс, а Эрвина, — мрачно отозвался Куинн. — Отсюда он начнет кампанию за пост генерального прокурора. Он обаятелен, вежлив, убедителен и… черт возьми, Лэм, у него в жюри восемь женщин!
— Ну и что с того? — осведомился я. — Что он делает, когда злится? Взрывается?
— Откуда я знаю?
— Практиковать уголовное право — тяжкий труд, — заметил я. — Узнай, как он себя ведет, когда сердится.
Куинн кисло улыбнулся.
— Я не считаю себя неудачником, Лэм, но это дело сбило с меня спесь. Скажи, ты нашел этот револьвер?
— Нет, — ответил я, глядя ему в глаза.
— В самом деле? — переспросил он. Его лицо просветлело.
— Конечно, черт возьми! — огрызнулся я. — Ты защитник в суде, и я обязан говорить тебе правду, верно? Очнись, дружище! Ведь мы работаем на тебя!
— Ты имеешь в виду, что мы не утаиваем доказательства?
— Разумеется.
Казалось, он вырос на несколько дюймов.
— Почему же ты сразу не сказал?
— Ты меня не спрашивал.
— Я боялся. Я думал… Энсел был уверен, что бросил оружие в изгородь.
— Сомневаюсь, что у него вообще было оружие. Знаешь, что я думаю?
— Что?
— Что бедняга считает, будто Элизабет Эндикотт застрелила своего мужа, и почти готов взять вину на себя.
Куинн задумался.
— Пусть я буду последним сукиным сыном… — медленно начал он.
Дверь комнаты судьи открылась, и я ткнул Куинна пальцем.
— Продолжай и заставь прокурора разозлиться.
Судья Лотон призвал зал к порядку. Мортимер Эрвин начал вступительную речь тренированным голосом человека, прошедшего в колледже курс актерского искусства.
Это был блистательный каскад общих мест. Прокурор заявил, что намерен доказать существование привязанности между Элизабет Эндикотт, вдовой Карла Карвера Эндикотта, и подсудимым Джоном Диттмаром Энселом.
Он рассчитывает доказать, что после того, как Элизабет Эндикотт согласилась выйти замуж за ныне покойного Карла Эндикотта, подсудимый Энсел не пожелал смириться с поражением и продолжал надеяться, что сможет разрушить семью, несмотря на то, что он работал у Карла Эндикотта, что Эндикотт доверял ему самые конфиденциальные поручения. Энсел, как змея в траве, поджидал удобного случая…
Барни Куинн поднялся и сказал, что ему не хочется прерывать прокурора, но сейчас не время для подобной аргументации. Это всего лишь вступительная речь, в которой обвинитель должен изложить, что именно он собирается доказать, не впадая при этом в мелодраматизм и не пытаясь произвести впечатление на присяжных своей эмоциональностью.
Это разозлило не только Мортимера Эрвина, но и судью Лотона. Судья упрекнул Барни за манеру, в которой тот выразил свой протест, а Эрвина — за злоупотребление привилегией вступительной речи. После этого он принял протест.
В гневе Эрвин выглядел не столь безупречно. Он утратил значительную долю своей уверенности и обходительности. Я понял, что он по натуре не боец. Когда дело принимало крутой оборот, он не бросался в драку, а держался в укрытии и стрелял из-за угла.
Эрвин продолжил свою речь. Он намерен доказать, что Энсел вернулся из экспедиции, в которую отправился по доброй воле и за которую получил премию в двадцать тысяч долларов, что через несколько минут после прибытия в аэропорт Энсел позвонил по телефону в дом Карла Карвера Эндикотта и, как свидетельствуют записи телефонистов, заявил, что хочет говорить с миссис Эндикотт и ни с кем другим, если ее нет дома.
Эрвин собирался доказать, что Энсел отправился в дом своего босса. К удивлению подсудимого, ему открыл дверь сам Карл Карвер Эндикотт. Он пригласил подсудимого в комнату наверху. Спустя несколько секунд Карл Карвер Эндикотт был мертв, а Элизабет Эндикотт стала вдовой. После этого Энселу пришлось бежать. Он оставался в укрытии, избегая длинных рук закона только потому, что его считали погибшим. В течение этого длительного периода выжидания он продолжал тайно встречаться с Элизабет Эндикотт.
Наконец, когда полиция заподозрила истину, она расставила ловушку, в которую попалась преступная пара — Элизабет Эндикотт, вдова, общавшаяся с убийцей своего мужа, прежде чем его тело успело остыть, а Джон Диттмар Энсел, подсудимый, который расплатился за все благодеяния, оказанные ему Карлом Карвером Эндикоттом, пустив последнему в затылок пулю 38-го калибра.
Эрвин сел в полной тишине. Две молодые женщины из состава жюри смотрели на Джона Диттмара Энсела с нескрываемым отвращением.
Судья объявил полуденный перерыв.
Теперь Эрвин в твоих руках, — сказал я Барни Куинну. — Он не может выстоять в ближнем бою. Это портит его импозантную внешность. Играй погрубее.
Не позволяй ему добиться успеха этими разговорами о предательстве интересов босса. Произнеси вступительную речь, когда суд займет свои места. Скажи присяжным, что Эндикотт намеренно отправил Энсела на верную гибель, что он расставил ему западню этим обещанием двадцати тысяч долларов, но был настолько безжалостен, что даже не выплатил их авансом.