– Сядьте, пожалуйста. У нас осталось мало времени. Он вернулся на свое место.
– Я заметил, что вы не опровергли мое заявление.
– Я обращаюсь с вами как с клиентом, поэтому не возражаю вам.
– Но мне нравится, когда вы со мной не соглашаетесь.
Что верно, то верно, подумала она, и именно поэтому так трудно найти линию поведения, которую необходимо сохранять.
– Не могли бы мы просто поболтать? Я давно заметила, что это позволяет человеку, которого рисуешь, расслабиться.
– Я вполне расслаблен, но, прошу вас, продолжайте.
– Очень хорошо. – Она стерла линию плеча и немного ее опустила. Но дело было не в этом. Проблема крылась где-то в его лице.
– Расскажите о своей семье. Где вы живете?
– Моя семья живет либо в Мельбурн – Парке в Девоншире, либо в Гриффин-Хаусе, когда мы в Лондоне.
– Энн рассказала мне, что в Лондоне у вас есть свой дом, – сообщила она, попросив чуть ниже опустить голову. Выражение лица стало… более опасным, что ли, но это было не то, чего она добивалась.
– И у меня, и у Шея есть свои апартаменты в городе, но мы вернулись в Гриффин-Хаус, когда Себастьян по – i просил нас об этом.
– Вы уехали из своего дома?
– Нет, время от времени я там останавливаюсь, и у меня есть небольшой штат прислуги, но живу я в доме брата.
– Значит, вы, – начала она и запнулась, чуть было не спросив, как он мог упустить шанс быть независимым и жить своей жизнью, а не плыть по течению только потому, что был дружелюбен или безразличен.
– Значит – что?
– Ничего.
– Понятно.
Она взглянула на него: выражение лица стало более жестким, холодным. Теперь он выглядел так, как, по ее мнению, должен был выглядеть Гриффин: отстраненным, высокомерным и не терпящим возражений. А она-то хотела, чтобы он расслабился!
– Закери, я не сказала ничего такого…
– Жена Себастьяна, Шарлотта, умерла. Никто этого не ожидал. Она была совершенно здорова и вдруг начала быстро уставать и худеть. Через месяц она слегла и больше не встала. – Он откашлялся. – Себастьян был убит горем. Если бы ему не надо было заботиться о крошке Пип – его дочь зовут Пенелопа, – я не знаю, что бы он с coбой сделал. Поэтому когда он попросил нас вернуться домой, мы сразу же переехали.
– Мне очень жаль, – тихо сказала она, не поднимая глаз от альбома. – Я не знала.
– Никто, кроме нашей семьи, не знает подробностей, и я был бы вам признателен, если бы вы никому ничего не рассказывали. Просто я не хотел, чтобы вы думали, что я без всякой на то причины уехал из дома и вообще о нем забыл.
– Я никому ничего не расскажу.
Она сделала линию губ более плавной. Вот так. Не совсем, но ближе к тому, чего она добивалась. Он снова встал и подошел к ней.
– Знаю. А теперь скажите, что не так в моем образе. Кэролайн вздохнула. Она и сама не знала, как это объяснить. Поза была правильной, но каждой косточкой в своем теле она чувствовала, что где-то закралась фальшь. Чего-то не хватало. Он поделился с ней сокровенным, но в своем рисунке она этого не увидела.
– А вы стали бы изучать мой рисунок так, как вы изучали портрет «Моны Лизы»?
– «Мона…» Я видел себя в зеркале тысячи раз. На вашем рисунке я очень похож. – Он вынул карманные часы. – Прошу прощения, но через двадцать минут я должен пойти на рыбалку с близнецами. Мне надо переодеться, потому что, подозреваю, все кончится тем, что я промокну до нитки.
– Тогда зачем вы идете?
– Потому что они меня об этом попросили. Я не намерен вносить сумятицу в расписание Уитфелдов.
Значит, он знает о расписании, составленном Энн. Она это подозревала.
– Да вы просто дипломат.
– Это не я придумал.
Но и не противился этому. Его не беспокоило, что другие ценят его время больше, чем он сам.
– Я просто хотела сделать комплимент вашей дипломатичности. Я слышала, что вы обожаете рыбалку.
– Не знаю, понравится ли мне, если придется лезть в воду, но это совсем другое дело. – Он остановился в дверях. – Вы поедете сегодня на бал?
Кэролайн постаралась избавиться от видения промокшего до нитки Закери Гриффина с прилипшей к его стройному, мускулистому телу одеждой.
– Мне приказано поехать. Чувственная улыбка заиграла на его губах.
– Пришлось подкупить скрипача, чтобы он составил нужный мне список танцев, которые будет исполнять оркестр. – Закери достал из кармана листок бумаги. – Первый раз в жизни я расписал все танцы.
Стараясь не отвлекаться, она стерла на своем рисунке прядь волос на лбу, потом вернула ее на место. Эта прядь также хорошо смотрелась на рисунке, как и на оригинале.
– Да, полагаю, что даже без моих сестер на вас будет большой спрос.
Он тихо прикрыл дверь.
– Вы ревнуете, Кэролайн?
– Не смешите меня. И я не разрешала вам употреблять мое имя.
– Так разрешите.
– Нет. – Притворившись, что занята рисунком, и надеясь, что не покраснела, она махнула рукой: – Отправляйтесь на свою рыбалку, а то опоздаете.
Ответом было молчание. Когда она подняла голову, оказалось, что он стоит перед ней и совсем близко.
– Если бы я не чувствовал ваши губы на своих, – пробормотал он, поднимая пальцем ее лицо за подбородок, – или ваши пальцы на своей коже, я, возможно, поверил бы, что вам все равно.
– Мне все равно. Я говорила, что должна написать ваш портрет. Это вы меня поцеловали, а что касается остального, я изучала вашу мускулатуру с единственной целью – постараться стать хорошей художницей.
– Вот как. – Серьезные серые глаза были устремлены на нее. – Значит, для вас я не мужчина, а объект.
Наконец-то он понял. Она не отвела взгляд.
– Да.
Закери наклонился так низко, что она ощутила его дыхание на своих губах. Все ее существо стремилось сократить расстояние между ними, насладиться его мужественностью, которая уже была ей знакома. Но мозг кричал ей «Вена». Если она поддастся своему телу, своим чувствам, она будет счастлива на миг, а сожалеть будет всю жизнь. Подняв руку, она отвела его пальцы от своего лица.
– Мне кажется, вы договорились пойти на рыбалку. – Она надеялась, что он не услышит, как дрожит ее голос.
Кивнув, он отступил.
– Верно. Но в следующий раз, Кэролайн, вам придется поцеловать меня. Если меня не хотят, я не стану навязываться.
– Я вас не хочу.
Закери насмешливо улыбнулся, и внутри у нее что-то перевернулось.
– Лгунья.
Прежде чем она придумала ответ, он выскользнул в коридор и тихо прикрыл за собой дверь. Кэролайн уронила альбом на колени и сделала несколько глубоких вдохов. Когда это не помогло, она поднялась и стала шагать по мастерской. Как он это делает? Она чувствует себя так, словно ее ноги поднялись над землей на два фута. Он заставляет ее чувствовать то же самое, что она чувствует, когда погружена в работу, – не то чтобы она была частью мира, но в то же время словно прикасается к нему.