— Благодарю вас, лорд Роли. Надеюсь, вы, и мисс Манроу придете на наш бал по случаю обручения.
— Не могу говорить за Эванджелину, но лично я сочту зачесть.
— Как и я, — услышала собственный голос Эванджелина, удивленная своим согласием. Это был совершенно исключительный поцелуй, гораздо лучше первого. И она должна также признаться самой себе, хотя это и не имеет значения, что поцелуй лорда Редмонда вызвал у нее отвращение.
— Великолепно, — снова хмыкнул Айви. — В таком случае мы предоставляем вам, заниматься собственным пикником. — Он приподнял шляпу. — До свидания, мисс Манроу, Конн.
— Айви, леди Эпплгейт, всего вам хорошего. Эванджелина проследила за тем, как они удалялись по дорожке.
— Значит, это и есть та знаменитая Дейзи? — спросила, она, поворачиваясь к Конноллу.
Он схватил ее за плечи и крепко поцеловал.
— Спасибо, — побормотал он, проводя пальцем по ее губам и выпрямляясь.
Боже милосердный!
— Не стоит беспокойства, такая мелочь. — Эванджелина заморгала, пытаясь вернуться к реальности. — Вы целовали ее таким же образом, как и меня?
— Что за странный вопрос? — Бросив на нее недоуменный взгляд, он подошел к задней части экипажа и спустил Доретту, державшую в руках корзину, на землю.
— Очень даже уместный вопрос, — возразила Джилли, беря из его рук одеяло и расстилая на траве. — Когда вы целовали меня в первый раз, вы думали, что тогда была она. Дейзи, леди Эпплгейт. Сейчас вы, похоже, ухаживаете за мной или что-то вроде того, и я вынуждена поинтересоваться, не хотели ли вы держать в объятиях какую-то другую леди. — Она опустилась на одеяло.
— Вы совершенно ошибочного мнения обо мне, — сказал Коннолл, ставя корзину на землю и опускаясь на одеяло напротив нее.
— Почему?
— Я желаю Дейзи добра, и в какой-то степени я скучаю по некоторым из ее качеств. — Он нахмурился, разрывая пальцами травинку. — Она была любезна и обходительна. И, честно говоря, я не думал, что она способна на глубокую привязанность к кому-то. Сейчас я понимаю, что способна, но только не ко мне. И это по моей вине, потому что я ни к кому не испытывал глубоких чувств.
От этих слов сердце у Эванджелины забилось сильнее. Очевидно, его интересы изменились. Уж не хотел ли он испытать глубокие чувства к ней сейчас, когда Дейзи вынудила его к этому? Эванджелина встряхнулась. Какие бы чувства по отношению к ней он ни хотел взрастить, она, так или иначе, вычеркнула его из своего списка по одной причине: он не относился к тому сорту мужчин, которые ей требовались в жизни.
— И тогда вы повернулись, увидели меня и решили, что я именно та женщина?
— Да, именно так.
— Простите меня за скептицизм. И, пожалуйста, больше не приходите ко мне.
— Кто сейчас мелет вздор? — Коннолл достал бутылку мадеры и два стакана, которые передал Эванджелине. — Я не лишил девственности Дейзи. Она не была моей первой любовницей. И я не любил ее. Она, ударила по моему самолюбию, но я восстанавливаюсь быстро.
— И теперь вы любите меня?
Пусть она произнесла эту фразу как бы вскользь, но для ее гордости был очень важен его ответ. Что происходит с ней сегодня? Желая скрыть внезапную нервозность, она протянула ему стаканы, чтобы он их наполнил.
— Это весьма странный вопрос, который задает девушка, поощряющая ухаживания старого болвана.
Гм… Он прав, и она совершила глупость, задав этот вопрос.
— Мой вопрос касается вас, — сымпровизировала она, — и не имеет никакого отношения ко мне.
— Вот как? Объясните, пожалуйста.
— С удовольствием. Прежде чем впредь тратить свое время на общение с вами, я хотела бы знать, относитесь ли вы к разряду болтунов, которые гонятся за тем, что наиболее ярко блестит в данный момент.
К ее удивлению, он улыбнулся, взял из ее рук стакан и сделал глоток.
— Вы, должно быть, таким образом с Редмондом не разговариваете?
— У меня нет причин сердиться на него. Он неколебимо обожает меня с самого первого момента, как мы познакомились.
— Как и я.
Она насмешливо улыбнулась:
— Ой, не надо, Коннолл! Вы что-то навоображали обо мне.
— Я восхищаюсь вами, — возразил он.
— Почему? — вырвалось у нее, прежде чем она успела сдержать себя.
Он в упор посмотрел на нее, взгляд его темно-голубых глаз сделался серьезным и сосредоточенным.
— Потому что, какую бы паутину вы ни плели для Редмонда, со мной вы честны и откровенны до предела. Вы, как я начинаю понимать, удивительно умны, и другие отчаянно хотели бы обладать вашим умом. — Он чокнулся своим стаканом с ее. — И это восхищает меня, Джилли.
Эванджелина сделала глоток мадеры. В общем-то не слишком традиционный комплимент, но в то же время она никогда не чувствовала себя до такой степени польщенной. Очевидно, здесь крылась одна из ловушек, о которых предупреждала ее мать. Любой мужчина может быть приятным и уступчивым в течение короткого времени. Она не хотела, чтобы к ее мнению прислушивались, а ее просьбы удовлетворялись в течение лишь короткого времени. Она добивалась, чтобы так было всю жизнь.
— Скажите мне, Коннолл, если мы посетим бал у Хаулетта в следующую пятницу, и я надену темно-синее платье, наденете ли вы голубой костюм, чтобы он гармонировал с моим нарядом?
— Нет.
Она нахмурилась:
— Почему? — Он мог бы, по крайней мере, поразмыслить с минуту, прежде чем отказать ей.
— Во-первых, у меня нет ничего голубого, а во-вторых, я не кукла, которую вы одеваете сообразно вашей фантазии. Вот если бы вы сказали, что не наденете ничего, тогда бы я оделся таким же образом. Это единственное исключение.
— Лорд Редмонд надел бы для меня голубой костюм.
— Как и ручная обезьянка.
Эванджелине показалось, что кто-то фыркнул. Она посмотрела в ту сторону, где под деревом сидела Доретта, но та, судя по всему, была погружена в свое рукоделие; и на коленях у нее находился котенок. Грум был, слава Богу, слишком далеко, чтобы слышать их разговор.
— Оскорблять меня — довольно странный способ показать ваше восхищение, — сдержанно сказала Эванджелина, роясь в корзине, в то время как Коннолл не демонстрировал никаких иных желаний, кроме как желания цедить мадеру, при этом, не спуская с Эванджелины глаз.
— Я оскорбляю вашего претендента, а не вас, — спокойно уточнил Коннолл. — И еще обезьянок.
— К вашему сведению, лорд Редмонд — не единственный соискатель моей руки.
— Я знаю двоих, — проговорил Коннолл, беря в руки персик и извлекая острый нож из своего ботинка, чтобы очистить фрукт, — включая себя.
Щеки у Эванджелины заполыхали.