— А как же твои принципы? — спросили ее, и она ответила:
— Арчи — мои принципы.
Расчет оправдался. Прошло два года, Арчи сделал один сравнительно простой шаг от гота к гику (к подлинному то есть, своему métier [45] ) и теперь тусовался со своими гикнутыми confrères [46] в астрономическом клубе, шахматном клубе, компьютерном клубе и бог знает на каких еще нивах, Луизе глубоко чуждых. У нее-то была степень магистра по литературе; родись дочь, они бы замечательно чирикали о сестрах Бронте и Джордж Элиот. (А тем временем занимались бы чем? Пекли пироги и наводили друг на друга марафет? Очнись, Луиза.)
— Еще не поздно, — сказал Патрик.
— Что не поздно?
— Ребенка завести.
Брр — мороз по коже. В сердце кто-то распахнул дверь, и туда ворвался северный ветер. Патрик что, хочет ребенка? И не спросишь ведь — а вдруг ответит «да»? Он и тут ее обольстит, как обольстил замужеством? У нее уже есть ребенок — ребенок, объявший ее сердце, и на сей дикий брег она больше ни ногой.
Она всю жизнь воевала.
— Пора остановиться, — сказал Патрик, массируя ей плечи после на редкость убийственного дня на работе. — Сложи оружие, капитулируй, прими все как есть.
— Тебе бы дзэну учить, — сказала она.
— Я и учу.
Она не рассчитывала дожить до сорока, а глянь-ка на нее — семья с двумя машинами, живет в дорогой квартире, носит камушек размером с Гибралтар. Кого ни спроси, сказали бы, что вот она, вожделенная цель, или что жизнь налаживается, — но Луизе чудилось, будто она едет не туда и даже не заметила, где свернула. В особо острых припадках паранойи она подозревала, что Патрик ее загипнотизировал.
После переезда Луиза меняла страховку, и женщина в телефонной трубке задавала ей стандартные вопросы — когда построено здание, сколько комнат, есть ли сигнализация, — а потом спросила: «Вы храните дома драгоценности, меха или оружие?» — и на миг Луизу охватил восторг: надо же, бывает жизнь, в которой все это есть. (Первый шаг сделан — у нее есть бриллиант.) Она пошла не по той дорожке, упаковала свою жизнь аккуратненько и красивенько, а между тем настоящая Луиза мечтала жить вне закона, носить бриллианты и меха и размахивать дробовиком. Даже меха ее особо не смущали. Можно подстрелить зверя, освежевать, съесть — все лучше, чем бесчувственный путь от бойни к мягким бледным пакетам в мясном отделе «Уэйтроуза».
— Нет, — очухавшись, сказала она женщине из страховой компании, — только обручальное кольцо.
Подержанная цацка за двадцать тысяч фунтов. Продай и беги, Луиза. Беги со всех ног. Джоанна Траппер бегала (и до сих пор?), в университете была чемпионкой по легкой атлетике. Однажды побежала, и это спасло ей жизнь — уж постаралась, вероятно, чтоб ее больше никто не поймал. Луиза прочла все, что висело на доске у Трапперов в кухне, — трофеи и сувениры повседневности, открытки, сертификаты, фотографии, записки. О событии, которое перепахало всю жизнь Джоанны Траппер, конечно, ни слова, обычно убийства не прикнопливают на кухонные пробковые доски. А вот Элисон Нидлер не бегала. Она пряталась.
Сына Луиза теперь почти не видела. Он предпочел жить в общаге — лучше в школе, чем с матерью. По выходным звонил тем же парням, с которыми проводил всю неделю.
— Хватить психовать, — сказал Патрик. — Ему шестнадцать, он расправляет крылья.
Луизе на ум пришел Икар.
— И учится летать.
Луиза вспомнила мертвую птицу, что лежала под дверью в выходные. Дурной знак. Мальчишка пришел, увидал воробья, сказал: «Застрелю-ка воробышка я».
— Ему надо расти.
— Не понимаю зачем.
— Луиза, — мягко сказал Патрик. — Арчи счастлив.
— Счастлив?
Применительно к Арчи это слово не всплывало с тех пор, как он был совсем маленьким. Сколь удивительно, восхитительно свободным и счастливым был он тогда. Луиза думала, это счастье навечно, не знала, что счастье детства тает, потому что у нее-то счастья в детстве не случалось. Сообрази она, что Арчи не навсегда так солнечно невинен, — лелеяла бы каждое мгновение. А сейчас, если она захочет, все это можно повторить. Северный ветер взвыл. Она захлопнула дверь.
Она возвращалась после совещания с командой «Аметист» в Гайле. Так Луиза впервые столкнулась с Элисон Нидлер — за полгода до убийств, когда несколько месяцев стажировалась в «Аметисте», в отделе защиты семей. Дэвид Нидлер, вопреки судебному распоряжению, занял позицию на газоне перед домом в Тринити и пригрозил, что устроит самосожжение на глазах у детей и бывшей жены, которые наблюдали сверху из окна. Когда Луиза примчалась следом за полицейской машиной, Дебби, сестра Элисон, стояла на крыльце и издевалась над Дэвидом. («Деббс у нас на язык скора», как выразилась Элисон. Что ж, Деббс за это поплатилась.) Ну, может, не издевалась — дразнила. («Давай, паршивец, посмотрим, как ты запылаешь».)
Назавтра в суде Дэвиду Нидлеру вынесли предупреждение, велели соблюдать распоряжение, к семейству не приближаться, и он так и делал, только спустя полгода вернулся с дробовиком.
Луиза въехала на стоянку в Хауденхолле. Отметиться в отделе, забрать свою машину, через пять минут опять в пути. Времени полно.
— Финальный отчет криминалистов, босс, — возвестил малолетний констебль Маркус Маклеллен, протягивая ей папку. — Как и предполагалось, пожар в зале автоматов — явно умышленное разжигание огня.
Двадцатишестилетний Маркус получил бакалавра по средствам массовой информации в Стерлинге (а кто нет?) и шевелюрой располагал такой, что, если б он ее отрастил, а не подстригал практично под каракулевую шапку, обзавидовалась бы Ширли Темпл. Он играл в регби, и однажды субботним утром Луиза чуть не околела на морозе, до хрипоты подбадривая Маркуса с трибуны (прекрасный, оказывается, метод спустить пар); ради худосочного неспортивного Арчи она на такие жертвы ни разу не пошла.
Маркуса перевели из полицейского участка, дело Нидлера было его крещение огнем, и он справился даже лучше, чем Луиза ожидала. Милый мальчик, просто ангелический, правильный, как римская дорога, круче, чем догадаешься по виду, и неизменно жизнерадостный. Как Патрик. Откуда она берется, эта жизнерадостность, — с молоком матери впитана? (Бедный, значит, Арчи.)
Она взяла Маркуса под крыло — наседка, одно слово. Материнских чувств к коллегам Луиза прежде не питала — душу баламутит будь здоров. Очевидно, возраст, решила она. Но Маркус? — странное латинизированное имя, не в Риме же родился — в Сайтхилле. («Увлеченная матушка, босс, — пояснил он. — Хорошо, что не Титус. И не Секстус».) В деле Нидлера Маркус явил редкую остроту ума, но Луиза его отстранила, дала другое задание. Сказала: «Чтобы ты набрался опыта», но на деле просто не хотела, чтоб он зациклился на Элисон Нидлер, как зациклилась она. И теперь Маркус трудился над залом игровых автоматов на Брэд-стрит — пару недель назад автоматы таинственно пожрало огнем.