Чисто мафиозный треп, ни дать ни взять.
— Все делается по телефону, — ответила экономка.
У нее было такое лицо, словно она наелась на завтрак лимонов, «покоробленное», как сказал бы его отец. Но акцент у нее был сладок, словно шотландский виски на толченом льду, с лимонной цедрой.
— Все по телефону? Как же вы находите новых клиентов?
— По рекомендациям старых.
Из ближайшего дома вышла девушка с землистым лицом, сложенная как крестьянка и излучающая враждебность, взяла ведра и швабры и понесла их внутрь.
— Я заберу тебя через два часа! — прокричала ей вслед экономка, села в фургон и укатила прочь, не взглянув на Джексона.
Он же припустил в противоположном направлении, напустив на себя беззаботный вид на случай, если экономка следила за ним в зеркало. Когда розовый фургон скрылся из виду, он вильнул назад и вошел в дом через парадную дверь. До него доносились звук льющейся воды на кухне и стук шагов на втором этаже. Откуда-то из глубины слышалось гудение терзаемого пылесоса, и Джексон прикинул, что в доме должно было быть по меньшей мере три женщины. Конечно, не обязательно женщины. Не делай сексистских предположений, это всегда приводит к неприятностям. По крайней мере с женщинами.
Он выбрал целью ту, что была на кухне. «Тише, Джексон, — сказал он себе, — ситуация может оказаться опасной». Так говорят в армии. Теперь армия казалась ему чем-то далеким, но ее отпечаток никуда не делся. Иногда он фантазировал, что бы с ним стало, разреши ему отец работать в шахте, не запишись он на военную службу. Вся его жизнь была бы другой, он сам был бы другим. Конечно, сейчас он был бы выброшен на свалку, безработный, никому не нужный. Но разве он таким и не был?
В девяносто пятом, он запомнил тот год, запомнил тот момент, он был дома в Кембридже, когда его жена все еще была его женой, а не бывшей, и он был полицейским, и она была беременна Марли на последних месяцах (Джексон представлял их ребенка туго упакованным в женином животе, словно кочерыжка в кочане капусты), и Джексон мыл посуду после ужина (который он все еще называл «чаем», пока жена не пообтесала его под средний класс с южным выговором). Под конец ее беременности они ели рано — она жаловалась, что не может спать на полный желудок, поэтому он мыл посуду под шестичасовые новости на «Радио-4», и где-то в середине сводки сообщили, что закрыли шахту, на которой его отец проработал всю жизнь. Джексон не мог вспомнить, почему именно эта шахта попала в новости, ведь столько других закрывали без всякого шума, может, потому, что она была одной из крупнейших шахт в регионе или последней из действующих шахт в регионе, кто его знает, но он застыл с намыленной тарелкой в руке и слушал диктора, и по его щекам вдруг потекли слезы. Он даже не мог объяснить, что он оплакивал, наверное, все, что ушло в прошлое. Не выбранную им стезю, мир, в котором он никогда не жил. «Почему ты плачешь?» — спросила Джози, вваливаясь в кухню, она уже еле проходила в дверь. Тогда она еще могла ему посочувствовать. «Черт бы побрал эту Тэтчер», — ответил он, по-мужски передернув плечами, переводя с личного на политику, хотя в данном случае это было одно и то же.
А потом у них появился ребенок и посудомоечная машина, и Джексон продолжал жить и еще долго не вспоминал не выбранную им стезю, непрожитую жизнь, но где-то в потаенном закоулке его души навсегда поселилась боль.
Горничная, на которую он нацелился, тоже была у раковины, выжимала тряпку и энергично протирала сливную полку — туда-сюда, туда-сюда. Он не видел никаких сережек в форме распятия, хотя она же стояла к нему спиной и с иностранным акцентом подпевала радио. В доме было не очень шумно, и Джексон не мог решить, как сделать так, чтобы ее не напугать. Ему мешали три вещи: во-первых, это оказалась не та Крестьянка, которую облаяла экономка на улице, а во-вторых, у нее была великолепная задница, выглядевшая еще лучше в узкой форменной юбке. «Два крутых яйца в платочке», — говорил о таких его брат. Его брат знал толк в женщинах. Однажды, и ждать уже недолго, мужчины начнут так же рассматривать его дочь. И если он заметит такого наглеца, то отделает его по полной, чтобы выбить из него все дерьмо.
Джексон полжизни провел в мундире, и это ему ничем не мешало, разве что утром не нужно было выбирать, что надеть, поэтому женщина в форме всегда казалась ему любопытным явлением. Ну конечно, не во всякой форме, нацисты, официантки и регулировщицы в счет не шли. Он попытался вспомнить, видел ли когда-нибудь Джулию в форме, так сразу было трудно придумать, какая бы ей пошла, она была не из тех, на кого легко подобрать костюм. За форму сходил черно-белый ансамбль Луизы Монро. На шее у нее билась жилка. От этого она казалась более уязвимой, чем наверняка была на самом деле.
Он так и не успел до конца продумать третий фактор, потому что именно в эту секунду женщина в этой конкретной форме его заметила и, потянувшись к посудомоечной машине, выхватила из нее большую плоскую тарелку и четким движением разрезала ею воздух, будто это была фрисби, целясь ему прямо в голову. Джексон пригнулся, и тарелка разбилась в коридоре, пролетев в открытую дверь. Прежде чем она схватила еще одну, он поднял руки вверх:
— Вы берете пленных?
— Чемпионка университета по метанию диска, — ответила она без всякого раскаяния за то, что чуть его не обезглавила. — Почему вы подкрадываетесь?
— Я не подкрадываюсь, я искал кого-нибудь, чтобы убрать у меня в квартире, — сказал Джексон, пытаясь сойти за беспомощного самца («Ничего трудного», — услышал он у себя в голове голос Джози). — Я увидел фургон и…
— Мы не уборщицы. Мы — горничные. — Она немного смягчилась. — Извините, я нервничаю.
Она села за стол и обхватила руками голову, кожа на них была красной и раздраженной, словно от дерматоза.
— Сегодня утром София, горничная, моя подруга, нашла убитого человека в доме, где мы прибираемся. Было ужасно, — скорбно сказала она.
— Ужасно, конечно, — откликнулся Джексон.
— Для такого нам платят слишком мало.
Деньги. По опыту Джексона, всегда неплохо начать именно с них. Он вынул из бумажника пять двадцатифунтовых банкнот и положил их на стол.
— Как вас зовут?
— Марийют.
— Так, Марийют, — Джексон щелчком включил электрический чайник, — как насчет чашки чая?
— Это молодая женщина, — терпеливо повторил Джексон, — мне нужно знать, есть ли она в ваших списках.
В офисе «Услуг» царило безразличие. Дежурная администраторша — судя по всему, единственный человек в здании — плохо говорила по-английски и прилагала все усилия, чтобы неправильно его понять. Он автоматически перешел на примитивный пиджин-инглиш, потому что в глубине своей наивной, полной пережитков души был уверен, что иностранцы не способны освоить английский, как он есть, хотя, конечно же, это у англичан нет способностей к иностранным языкам.
— Уши? Крестики? — громко сказал он.
Офис располагался в мощенной булыжником подворотне в двух шагах от Королевской Мили. Эдинбург уже давно умылся от сажи, но стенная кладка в этом месте была щедро покрыта черным налетом — памятка о закопченном прошлом столицы. Это была холодная, неприглядная нора, до которой почему-то не дошли руки ни у Просвещения, ни у застройщиков.