— Ну, ну, — мягко произнес он. — Хорошо, что я забыл упомянуть об этом.
— Ничего ты не забыл, — обвинила она, — ты нарочно это скрыл.
— Ну зачем было мне скрывать?
Она не хотела даже думать, зачем.
Куинн достал из кармана ключ, открыл тяжелую кованую дверь и провел нехотя следовавшую за ним Элизабет в отделанный деревянными панелями холл, протянувшийся во всю ширину дома.
Здесь все было щемяще знакомым.
Сквозь высокие окна холла проникал свет, и в солнечную погоду черные половицы сияли. Слева стоял широкий, облицованный камнем камин, а в середине вздымалась изогнутая лестница со специальным подъемным механизмом для инвалидного кресла.
Было прохладно. Старинная мебель все еще блестела, но отсутствовал свежий запах восковой политуры, который у Элизабет всегда ассоциировался с этим старинным домом.
— Извини, отлучусь на минутку, надо раскочегарить центральное отопление. — Куинн удалился в направлении кухни, а она встревоженно заметалась по холлу.
Он быстро вернулся.
— Скоро все это прогреется, а я пока разведу огонь в кабинете.
— Но мы же ненадолго, зачем еще топить? — кинулась за ним Элизабет.
— У отца в сейфе хранятся кое-какие документы, мне надо посмотреть. А раз мы все равно здесь, пусть нам будет уютно, — резонно заметил он.
Кабинет, служивший одновременно и комнатой отдыха и библиотекой, был просторным и хорошо обставленным: алый ковер, богатые бархатные шторы, из огромного эркера с ромбовидными стеклами, проделанного в шестидесятисантиметровой стене, открывался вид на море. Это была любимая комната Генри.
В широком каменном камине уже были уложены дрова, на полке лежала коробка спичек. Куинн нагнулся и в мгновенье разжег огонь.
Пламя затрещало и брызнуло искрами в дымоход. Куинн пододвинул к огню кресло и предложил:
— Располагайся. — Он бросил на нее насмешливый взгляд. — Или предпочитаешь сразу взяться за дело? В твоей комнате все так, как ты оставила. Если хочешь разобраться в вещах, о которых я говорил...
Элизабет покачала головой — с тем этапом ее жизни покончено.
— Я не собираюсь ничего забирать.
— Тогда, чем неприкаянно метаться, может, присядешь и подождешь, пока я сделаю свои дела?
Сняв и отбросив в сторону куртку, он подошел к широкому письменному столу, принадлежавшему Генри, и включил лампу.
Элизабет опустилась в кресло и стала тайком наблюдать за Куинном из-под длинных шелковистых ресниц.
Он обладал суровой мужской красотой, всегда дававшей ему законное место среди мужчин и покорявшей сердца женщин. Он, однако, не слишком придавал этому значение и не поощрял их интереса.
Куинн как-то сказал ей, что он однолюб, и она, поверив ему, воспылала надеждой, молилась, чтобы он сделал ее своей избранницей, своей любимой, матерью своих детей...
С болью и тоской Элизабет разглядывала склонившееся лицо, темные брови, длинные морщинки между ними, прямой нос, тяжелые веки, темные ресницы.
Возможность просто сидеть и смотреть на него уже была счастьем. Когда-то она думала, что это счастье будет длиться вечно. Правда, тогда она глупо воображала, что он испытывает к ней те же чувства.
Если бы он любил ее...
Прядь темных волос упала Куинну на лоб. Он нетерпеливо провел ладонью по волосам, поднял глаза и поймал взгляд Элизабет.
Она поспешно отвела глаза и, сбросив лодочки, протянула ноги к огню.
Дрова горели хорошо, пламя весело плясало. Элизабет сняла жакет и, откинув голову на спинку кресла, закрыла глаза. Она не заметила, как задремала.
Ей снилось, что Куинн ее целует. Поцелуй был легким и сладким. Ее охватила радость.
Ее губы приоткрылись под нежным прикосновением, и Элизабет, тихо мурлыкнув, протянула руки и обняла его за шею.
И тут же ахнула и открыла глаза. Куинн стоял перед ней, склонившись и опершись руками о подлокотники. Его губы были совсем близко.
Она резко повернула голову.
— Что ты делаешь?
— Бужу Спящую красавицу.
— Я не хочу, чтоб ты целовал меня, — глухо произнесла она.
— Мгновенье назад ты этого хотела.
Это была правда, и Элизабет промолчала.
Куинн выпрямился и, не отводя глаз от ее раскрасневшегося лица, уселся в стоявшее напротив кресло.
Еще не вполне очнувшись ото сна, она огляделась и увидела, что красные бархатные шторы затянуты, а торшер выключен. Освещенная лишь двумя настольными лампами и пламенем камина, комната казалась небольшой и уютной.
— Ты закончил работу? — спросила она.
— Решил сделать перерыв, посидеть у огня.
Значит, он наблюдал за ней. Интересно, сколько времени? Давно ли она заснула?
Словно отвечая на ее мысли, он проговорил:
— Ты хорошо спала. Я несколько раз подбрасывал дров, а ты и не шелохнулась. Я даже подумал, что ты уже решила расположиться на ночь.
Она нервно начала заправлять выбившиеся из пучка шелковистые темные кудряшки.
— А который час?
В кабинете часов не было: Генри терпеть не мог, когда в комнате тикали часы.
— Пора пить чай, — небрежно бросил Куинн. — Поэтому я и разбудил тебя. Все уже готово.
Он встал и выкатил из-за ее спины сервировочный столик с чайными приборами.
— К сожалению, молоко из морозильника еще не оттаяло, поэтому я заварил «Эрл Грей». Может быть, ты разольешь, пока я подогрею бисквиты?
Чувствуя себя Алисой в Стране Чудес, Элизабет взяла серебряный чайник и налила чай в две фарфоровые чашечки, а Куинн присел на корточки перед огнем, держа решетку-гриль на длинной ручке.
Озаренное пламенем лицо превратилось в бронзовую маску с горящими глазами. Опираясь свободной рукой на мускулистое бедро, Куинн обжарил кучку пышных бисквитов, уложил их ровной стопкой и обильно смазал маслом.
— Ты проголодалась?
— Ужасно, — призналась Элизабет и неожиданно для себя улыбнулась.
Он ответил ей улыбкой и пододвинул тарелку с бисквитами.
— Тогда давай жуй.
Отправив в рот последний кусочек, она облизала вымазанные маслом пальцы и протянула:
— Мм, как вкусно.
— По-моему, ты предпочитаешь черную икру.
— Я, кажется, говорила, что у меня изменился вкус. — Элизабет тут же пожалела о своих словах. Ей не хотелось снова ссориться и уничтожать возникшее между ними чувство близости.