Было восемь вечера. Она проспала почти сутки, так бездарно потратив свой первый день в «Кастеллеоне». Укладывая ее вчера вечером в постель, Франческа, жена Бернардо, квохтала над ней как заботливая курица. Потом заглянул доктор Сципион, похожий на Санта-Клауса толстый коротышка, который, как оказалось, был способен понять самые тонкие чувства.
Лишь когда он ушел, она поняла, что все время его визита она трещала без умолку. Только раз он поставил ее в тупик.
— Иногда память отказывает из-за того, что само сознание хочет что-то забыть. Оно захлопывает дверь ради самосохранения, — сказал он.
— Но мне-то от чего себя оберегать? — рассмеялась Кэтрин.
— Спросите себя, чего вы боитесь больше всего, там-то и может крыться ответ. Когда вы окончательно поймете, чего боитесь, тогда, возможно, сознание отопрет дверь, — сказал он. — Мне кажется, вы до сих пор к этому не готовы.
Чего же она боится больше всего? Когда-то это был страх потерять Люка, но с тех пор, как Люк сделал ей предложение, застарелые опасения рассеялись. А то, что шевелилось в кладовой ее памяти, еще не набрало такой силы, чтобы встревожить ее по-настоящему, — если не считать легкого беспокойства, которое она решительно гнала от себя.
В светло-вишневом облегающем платье, оказавшемся в груди теснее, чем предполагала Гуилья, судя по тому, как она схватила сантиметр, Кэтрин сидела за великолепным туалетным столиком в готическом стиле и с улыбкой узнавания разглядывала разложенные перед ней драгоценности. Вот часы с выгравированной датой ее знакомства с Люком — защелкнув их на запястье, она с удивлением отметила ощущение, будто давным-давно их не надевала. В одном кожаном футляре красовались изысканное бриллиантовое колье и серьги, в другом мерцал изящный браслет. Рождество в Швейцарии и ее день рождения, с нежностью припомнила она.
Она вышла из спальни на площадку бесконечной каменной галереи. Далеко внизу, в зале, она заметила лысину Бернардо. Она поспешила вниз и сказала на ломаном итальянском:
— Buona sera, Бернардо. Dov’é синьор Сантини?
Лицо Бернардо выразило отчаяние. Он стал ломать руки и бормотать нечто невразумительное. Она резко обернулась, и глаза у нее распахнулись от изумления. До нее донеслись резкие голоса, усиленные эхом бесчисленных переходов замка.
Одна из дверей была приоткрыта. За ней видна была высокая темноволосая женщина с подложенными плечами, что только вошло в моду, которая громко что-то доказывала кому-то невидимому, предположительно Люку. Или она, наоборот, оправдывалась? Понять было невозможно.
Кэтрин напряглась. Она без труда узнала Рафаэллу Перуцци. Та была единственным человеком из всех известных Кэтрин, кто мог позволить себе возражать Люку и не потерять при этом место еще до конца рабочего дня. Рафаэлла занимала в жизни Люка какое-то неясное положение, то ли друг, то ли подчиненный. И была к тому же самым способным генератором идей из всех женщин, работавших на «Сантини Электроникс».
Она жила, дышала, ела, спала только ради денег… и ради Люка.
Они росли вместе. Он служил ей образцом для подражания. Она была упряма, безжалостна и до глубины души предана его интересам. Было время, она делила с Люком даже постель. Этого Кэтрин никто не говорил. Да в этом и нужды не было. Рафаэлла была частью прошлого Люка, но при каждом ее взгляде на него в ее глазах светилась надежда на будущее. Женщины, прошедшие через его спальню чередой мимолетных эпизодов, нисколько не беспокоили Рафаэллу. Ее обеспокоила Кэтрин.
«Тебе осталось полтора месяца. Развлекай его, пока можешь, — сказала она Кэтрин при первом знакомстве. — Если имеешь дело с Люком, больше чем на три месяца не рассчитывай, а при том, как ты одеваешься, дорогая, еще шести недель с тобой ему хватит за глаза».
Теперь заговорил Люк — и очень тихо. Рафаэлла резко всхлипнула и застрекотала по-итальянски. Кэтрин отошла, стыдясь, что не сделала этого раньше, смутно догадываясь о том, что вызвало эту сцену. Вчера Люк объявил о том, что собирается жениться. Рафаэллу это сразило. Участь Рафаэллы вызвала у Кэтрин странное сестринское сочувствие. Если бы не милость Божья, она могла бы быть на ее месте.
Люк был для Рафаэллы солнцем, вокруг которого вращалась ее жизнь. Она не могла бороться с его притяжением; и даже если солнце обжигало, она не могла соскочить с этой орбиты. Даже сознавая, что переходит установленные Люком границы, она не могла спокойно оставаться в стороне. Такова уж она была. Упорная, настойчивая, беспощадная. Порой именно сходство между Рафаэллой и Люком неприятно задевало Кэтрин. По закону подобия, не раз думала она с тоской, Люк и Рафаэлла были парой, чей союз был бы заключен на небесах.
Дверь вдруг с грохотом распахнулась. Бернардо как ветром сдуло. Кэтрин оказалась не столь проворна. Рафаэлла надвигалась на нее, точно акула-убийца, почуявшая сырое мясо, в ее твердом как алмаз взгляде сверкала непримиримая ненависть.
— Шлюха! — закричала она, бросаясь в атаку. — Он не верит моим словам, но я еще вернусь, и в руках у меня будут доказательства. И когда он их увидит, тебя просто вышвырнут отсюда, потому что он никогда тебе этого не простит!
— Рафаэлла!
Люк стоял в пятидесяти шагах от нее, напрягшись, точно изготовившаяся к прыжку пантера, лицо у него исказилось от ярости.
Она кинула на него взгляд, полный свирепого отчаяния.
— Я только хотела получше разглядеть «единственную по-настоящему честную женщину», которую тебе удалось найти! Ее следует внести в списки особо опасных элементов. И, приготовься, саго, — она направилась к выходу, — тебя ждет самое серьезное разочарование.
Тут снова появился Бернардо и почтительно вывел ее из зала. Кэтрин перевела дух. Рафаэлла, сорвавшаяся с цепи и упустившая добычу, могла напугать кого угодно. Ее угрозы поразили Кэтрин. Чему Люк не поверил? Что Рафаэлла собирается доказать? И чего Люк никогда ей не простит?
— Бога ради, о чем она говорила? — прошептала она через силу.
В нем еще клокотала скрытая ярость. Она ничего не смогла прочесть в его неподвижном темном взгляде. На миг ей показалось, что этот взгляд одновременно изучает ее и бросает ей вызов, однако он тут же насмешливо улыбнулся, и она отогнала от себя неприятную мысль.
— Это ни в малейшей степени не должно тебя беспокоить.
«Как бы не так», — подумала она, а он уже, жестом властелина обняв ее за хрупкие плечи, повел в изумительно обставленную гостиную.
— Да и Рафаэлла может больше не беспокоиться.
— Почему? — удивилась она.
— Потому что с этого момента она больше у меня не работает, — проговорил Люк бесстрастно.
Кэтрин сразу же охватило чувство вины. Вся жизнь Рафаэллы заключалась в ее карьере… Не столкнись они в зале, инцидента, что так разгневал Люка, могло бы не произойти.
— Люк, она была ужасно расстроена. Может быть, ее можно простить? — проговорила она после долгого молчания, поражаясь иронии судьбы, которая превратила ее в единственного защитника брюнетки.