Альбертина Доминциани сделала огромные глаза, потрясенная такой откровенностью, и с упреком посмотрела на сына.
— Извините, — обратилась к ней Корделия, — что вам приходится выслушивать такие вещи, но пришла пора все выяснить. Меня обвиняли несправедливо, и я хочу, чтобы все наконец узнали правду.
— Да, — равнодушно сказала Эугения, — мы с Умберто решили разделаться с вами. Между ним и Корделией ничего не было. Я выдумала ту историю от начала до конца.
В столовой наступила мертвая тишина.
— Но почему? — с болью в голосе воскликнул Гвидо. — Зачем тебе понадобилось поливать грязью мою невесту? Мы же с тобой родственники. А Умберто был моим другом...
Эугения отвернулась, давая понять, что отказывается отвечать.
— Она была влюблена в тебя, Гвидо, — пояснила Корделия и вздохнула. — Видимо, это было нечто большее, чем просто увлечение. Эугения сочла, что я вторглась на ее территорию, и возненавидела меня.
— Я потрясен, — признался Франческо Доминциани, обращаясь к Корделии. — Мы принимали на веру все, что говорила племянница.
— Это отвратительно, Эугения! — со слезами на глазах воскликнула его супруга. — Ты причинила боль своему двоюродному брату, оговорила невиновного человека... Я помню, как Корделия ценила твою дружбу. Ни она, ни мой сын не сделали тебе ничего плохого. Но больше всего меня поражает то, что тебе сейчас даже не стыдно! Лицо Эугении все больше ожесточалось.
— Ответь мне на последний вопрос, — холодно обратился к ней Гвидо. — Какова истинная роль Умберто в этой гнусной истории?
— Я могу сказать тебе, что он был сильно пьян, — произнесла Корделия, глубоко сочувствуя его страданиям, и, чтобы как-то утешить, добавила: — Ему все это очень не нравилось, но, кажется, он был искренне убежден, что, если семейства Доминциани и Кастильоне объединятся, компания его отца пострадает.
Гвидо с благодарностью посмотрел на нее.
— Это похоже на правду, но мне и в голову не могло прийти...
— Слава Богу, родители Умберто не узнают, что их сын участвовал в таком грязном деле, — подытожил Франческо Доминциани и обратился к Эугении: — Я сейчас вызову тебе такси. Отныне двери этого дома для тебя закрыты!
— Ты и в день моей свадьбы продолжала лгать! — внезапно взорвался Гвидо, удивив всех своей горячностью.
Эугения злобно посмотрела на него.
— Я была бы тебе хорошей женой, но ты предпочел мне какую-то незаконнорожденную иностранку. Так тебе и надо!
Родители Гвидо остолбенели, увидев племянницу в ее истинном обличье.
В столовой стояла мертвая тишина, пока дверь за ней не захлопнулась.
— Ну и родственница у вас, Франческо! — с неподдельным удивлением сказал Джакомо Кастильоне отцу Гвидо. — Просто змея. Надеюсь, вы проследите за тем, чтобы она больше не смогла навредить Корделии.
— Это ужасно! — едва выговорила потрясенная Альбертина Доминциани. — Кто бы мог подумать, что Эугения способна на такое?!
— По-моему, чем скорее мы о ней забудем, тем лучше, — заметил ее муж.
Гвидо стоял у окна, ни на кого не глядя.
— Да уж, — согласился Джакомо и подал Корделии руку. — Нам пора домой, детка.
— Домой?.. — растерянно повторила она. Гвидо быстро обернулся.
— Что вы говорите, Джакомо?
— Я забираю внучку к себе. Там она будет в безопасности.
— Постойте, дружище, — вмешался Франческо Доминциани. — Мы же принесли Корделии извинения...
— Пойдем, моя девочка. — Джакомо решительно повел внучку к выходу и только в дверях остановился, чтобы сказать на прощание: — Ты потерял чудесную женщину, Гвидо Доминциани!
Оказавшись на улице, старик засмеялся.
— Ты видела их лица?
— Но я не хочу бросать Гвидо, дедушка, — дрожащим голосом запротестовала Корделия.
— Я знаю, что делаю. — Он бережно усадил ее в лимузин. — Я похищаю тебя всего на один час. Впрочем, Гвидо может провести ночь и в моем доме.
— Но его же нет с нами!
— Да, но ты видела, в каком он сейчас состоянии. Когда он понял, что я увожу тебя, то запаниковал... — Джакомо успокаивающе накрыл большой ладонью ее судорожно сжатые руки. — Не сомневаюсь, твой муженек появится у нас очень скоро! К тому же я тоже чувствую вину перед тобой и хочу ее загладить.
Корделия обняла его за шею и прижалась к широкой груди.
Едва переступив порог дома деда, она сразу же оказалась в объятиях матери.
— Видишь, как хорошо выглядит Мирелла, — гордо сказал ей Джакомо. — Воздух Италии творит чудеса.
Еще в дороге они договорились не расстраивать больную женщину и утаить от нее то, что только что произошло в доме Доминциани.
Вместо этого Корделия сообщила матери и деду о своей беременности. Джакомо пришел в восторг и открыл бутылку шампанского, а Мирелла просияла и поинтересовалась, где Гвидо.
— Увидишь его за завтраком, — пообещал ей отец, игнорируя обеспокоенный взгляд внучки.
Мирелла проводила дочь в комнату для гостей, и они долго сидели обнявшись, а потом Корделия уговорила мать пойти спать.
Вскоре раздался громкий стук в дверь, и на пороге ее комнаты появился дед. Он отступил в сторону, и она увидела Гвидо. Галстука на нем не было, волосы взъерошены, рубашка наполовину расстегнута.
Сердце Корделии забилось так сильно, что ей стало трудно дышать. Джакомо хлопнул Гвидо по спине.
— Даже я не ожидал увидеть тебя так скоро! — усмехнулся он и вышел, плотно прикрыв за собой дверь.
Гвидо и Корделия, не отрываясь, смотрели друг на друга.
— Ты можешь простить меня? — спросил Гвидо и тяжело вздохнул.
— Я сказала им, что у нас будет ребенок, — мягко сказала Корделия. — Почему ты так долго добирался сюда?
— Лимузин сломался. Пришлось взять такси, но мы попали в пробку... Остаток пути я шел пешком.
Корделия еле сдержала смех, представив, как он быстрым шагом идет по улице, а за ним ковыляет старик Гильельмо.
Гвидо нервно сглотнул, неловко поднял руку и застыл, глядя на нее влюбленными глазами и тяжело дыша.
— Знаешь, я люблю тебя так сильно, что мне даже больно... вот тут, — сказал он, прикладывая руку к груди.
Корделия бросилась к нему. Он поймал ее в объятия и крепко прижал к себе.
— Я собирался сказать тебе так много, но потом понял, что хватит и трех слов. Я люблю тебя!
— Все остальное чепуха, — задыхаясь, прошептала Корделия.
— Десять лет назад я считал, что все знаю. Я должен был понять, что Умберто и Эугения лгут! — простонал Гвидо, уткнувшись лицом в ее волосы. — Не могу простить себе, что был таким идиотом. Как я мог? Я сам все разрушил...