По сути дела, Екатерина Долгорукая попала в такую же историю, как Елисавет: она могла взобраться на вершины власти только с помощью мальчишки, к которому была, строго говоря, равнодушна. Разница между нею и Елисавет заключалась только в темпераменте: в одной он переливался через край, другая была внешне сдержанна. Да и тщеславия у Екатерины оказалось не в пример больше, чем у беспутной Елисаветки. Кроме того, у царевны не имелось никакого наставника, кроме не слишком-то разумной головы, а с Екатерины глаз не спускал ее деспотичный и властолюбивый отец. Точно так же он не спускал глаз и с Петра. Беспрестанно приглашал его в свое имение в Горенки, где все охотились, скакали верхом да бражничали, то есть занимались любимым времяпрепровождением государя. Остерман, который в союзе с Долгоруким свалил Меншикова, чтобы получить молодого императора в свое полное и единоличное распоряжение, хватался за голову. Однако он не знал, что главный удар еще только ждет его впереди. В один из октябрьских дней 1729 года Петр вернулся в Москву мрачнее тучи и сообщил, что женится на Екатерине Долгорукой.
Ходили слухи, что предприимчивый папенька просто-напросто подложил свою не в меру тщеславную и уже давно не девственную дочь в постель пьяного императора. То есть Петру, застигнутому поутру рядом с Екатериною, просто ничего не оставалось делать, как жениться на ней.
Конец 1729 года прошел для Елисавет в глубочайшем унынии. Она словно бы впала в спячку, однако в первых же числах января ее разбудила поразительная новость: Петр простудился и умирает! Народ, любивший своего юного государя с тем пылом, с каким всегда любили своих властителей простодушные и наивные русские, веками верившие в доброго царя, день и ночь толпился у Кремля, молился, надеялся на лучшее. Однако сын злополучного Алексея Петровича, видимо, тоже, как и отец, не был создан ни для счастья, ни для долгой жизни. Он умер (загадочная это была история – его смерть!), и русский престол освободился для...
Для Анны Иоанновны, дочери царя Иоанна, брата Петра Великого, герцогини Курляндской.
И при наступлении ее царствования пришло для Елисавет время еще одной потери – самой большой, самой, быть может, трагической.
Сэр Уильям, являвшийся знатоком русских поговорок, разумеется, знал и английские. В числе знакомых ему была, очевидно, и такая, пришедшая в Англию из Индии: «Не может леопард изменить пятна свои». Иначе говоря, каким ты родился, таким и умрешь, не меняется суть и натура человеческая.
Особа, именовавшая себя Лией де Бомон, вполне с этим соглашалась. Она не могла перестать заниматься тем, для чего некогда родилась на свет, – шпионить. Вроде бы при русском дворе все складывалось так, как надобно для интересов французского короля, и императрица относилась к своей новой лектриссе более чем благосклонно, однако Лия понимала, что «черно-бурая лиса» так просто не сдастся и непременно попытается оказать какое-то противодействие подписанию договора. Пока все было тихо, но сия прожженная в политических играх особа готова была поклясться: в недрах английского посольства что-то готовится... но что именно?! Особенно подозрительным казался этот внезапно объявленный прием, который должен будет состояться в честь скоропалительной помолвки племянника сэра Гембори. Русская императрица, подзуживаемая Бестужевым, дала слово засвидетельствовать англичанам свое расположение и быть на сем приеме.
Лия де Бомон чуяла какой-то подвох, но в чем он крылся?! Догадаться об этом было немыслимо, тем более – вызнать наверняка. А как хотелось... Вот если бы у нее имелся свой человек в этом вражеском гнездилище...
А что, если попытаться проникнуть туда самой? Послушать, подсмотреть... иной раз самая малость, внешне незначительная, может сыграть роль поистине решающую.
Лия де Бомон с трудом отыскала в своем довольно роскошном гардеробе одежду попроще, решив в случае, если с кем-то столкнется при попытке проникнуть в дом, выдать себя за служанку, которая ищет места. Лия прекрасно понимала, что прикинуться русской ей даже и думать нечего (сэр Гембори слыл знатоком туземного наречия), и намеревалась изображать из себя польку, ибо немножко знала этот язык (была у нее одна добрая знакомая – польская дама, которая и научила ее своему шипящему говору), а впрочем, она от души надеялась, что англичане польский не учили и того десятка слов, которым она владела, ей вполне достанет для маскировки. Лучше всего у нее получалось «пся крёв», самое ужасное польское ругательство, а также выражение благодарности – «дзенькуе бардзо». В репертуаре было также слово «урода», что означало красавица, «вонявки», то есть духи, ну и еще пара-тройка столько же остро необходимых выражений.
В сумерках она подошла к большому посольскому дому и немного побродила по берегу Невы, дожидаясь темноты. Пора белых ночей, которые так раздражали ее в Петербурге, уже кончилась, скоро прошли по набережной фонарщики со своими шестами. За все это время из парадных дверей никто не выходил, да и с черного хода, насколько Лия могла заметить, тоже. А она так надеялась остановить кого-нибудь из слуг! Но посольский дом словно вымер. Наконец в высоком деревянном заборе отворилась малая калиточка и вышел какой-то человек, по виду – садовник, но Лия оказалась в это мгновение слишком далеко и не успела с ним заговорить.
Она воротилась к забору и прошлась вдоль него. Право, не знай она точно, что калитка существует, ни за что не заметила бы ее, тем паче в сумерках! Это было настоящим подарком судьбы. Bon Die, добрый боженька, сегодня определенно находился на стороне Франции!
Лия нашла неплотно пригнанную планку, через которую рука могла проскользнуть внутрь, к засову, отодвинула его – и проникла в сад посольства.
Она бывала в Англии прежде и прекрасно знала (и недолюбливала, между нами говоря!) вылизанные и выстриженные английские лужайки, которые, к ее огорчению, весьма успешно переползли и в Версаль, однако здесь был самый настоящий старый, заросший и весьма заброшенный сад. То есть перед фасадом, само собой, лежали тщательно ухоженные и распланированные клумбы, но с торцов растительность еще не была тронута прилежными руками садовника. Здесь-то и оказалась Лия и, подбирая повыше юбку, чтобы не путалась в траве, побрела к единственному светящемуся поблизости окну – на галерейке.
Наверное, где-то имелась лесенка, но Лия решила не тратить время на поиски: засучила рукава, подоткнула юбку уже вовсе за пояс, в одно мгновение ока влезла по столбам-подпоркам и припала к окну.