– Откуда вы взяли этого фата, полковник? Первый раз за последние два года вижу новую офицерскую форму английского сукна. Держится как высшее начальство, а наружность… весьма и весьма тыловая. Не ранен, денег много, готов платить за всех, а ведь тут недешево… Где, вы говорите, этот м-м… штабс-капитан Бардин воевал?
– Много где, – уклончиво ответил Инзовский. – Не ищите с ним ссоры, Сережа, Бардин этого, поверьте, не заслуживает.
– В самом деле? – усмехнулся Сокольский. Но больше ничего сказать не успел, потому что ариетка Вертинского на эстраде прервалась на полуслове, и раздался отчаянный крик певицы:
– Володя?! Володя Бардин?! Боже мой!!!
Загремели стулья, послышались удивленные возгласы. Надин Белую видели в этом ресторане уже месяц, и никто ни разу не слышал от нее такого истошного вопля. А на эстраде Бардин склонился над рукой певицы, а та, всхлипывая и неловко вытирая глаза краем шали, целовала его в голову. Потом же произошло небывалое: Бардин, сойдя с эстрады, протянул руку Надин, и та, спрыгнув вниз, направилась вслед за офицером к столику.
– Ну и ну… Как, однако, быстро! – усмехнулся Сокольский, видя приближающихся Бардина и Дину. Инзовский метнул на него сердитый взгляд, но сказать ничего не успел.
– Так вы живы, Володя, живы! Как я рада вас видеть, какое это счастье! – Певица опустилась на отодвинутый Бардиным стул. Ее смуглое строгое лицо сейчас было освещено счастливой улыбкой, и Дина казалась совсем девочкой. – А вы как пропали в восемнадцатом, так и ни слуху ни духу, ваша матушка все время плакала, говоря о вас…
– Мама жива?
– Минувшей зимой была жива и здорова, Катя с мужем при ней, они так никуда и не уехали… Извините меня, господа! – наконец опомнилась Дина, поворачиваясь к озадаченной офицерской компании. – Но такая встреча, так неожиданно… Мы, видите ли, знакомы еще по Москве, соседи, Володя – с Малой Грузинской, я – с Живодерки… Они с моим братом вместе оканчивали реальное, дружили… А потом – война, революция… и вот! Кто бы мог подумать, боже!
– А где сейчас Васька?
– В Смоленске, они все там остались, у моего дядьки, а я… Я приехала сюда с табором деда. Они сейчас стоят у лимана, за городом.
– Право же, встреча как в романе… – пробурчал Сокольский. – Надин, так вы не споете нам больше сегодня? Я напрасно надеялся?
– Ох, и в самом деле! – спохватилась Дина, вставая. – Володя, простите меня, но вечер только начался… Я должна петь, все ждут. Вы ведь не уйдете, мы еще поговорим с вами?
– Я весь к вашим услугам, Дина.
Она благодарно кивнула и быстрым шагом вернулась на эстраду, где ее ожидали встревоженные музыканты. Через мгновение по залу рассыпались аккорды рояля, и голос Дины вновь взлетел над столиками:
Белая ночь, милая ночь,
Светлою мглой здесь нас укрой
И не спеши нам зажечь свет зари…
– Так она действительно цыганка, Володя? – с некоторым удивлением спросил Инзовский, следя глазами за белым платьем на эстраде. – Я, признаться, сомневался…
– Не сомневайтесь! – Круглое лицо штабс-капитана светилось от радости. – Самая что ни на есть «египтянка», из известнейшей хоровой семьи, ее знала вся Москва!
– Но, позвольте, она, кажется, неплохо образованна… При мне цитировала Надсона…
– Еще бы! Гимназия с отличием! И все равно, выпустившись, ушла петь в отцовский хор. Из-за нее воевало меж собой все Александровское училище!
– И вы, надо полагать?
– Ну, я, так сказать, был на передовой… но потерпел поражение, – грустно усмехнулся Бардин. – С ее старшим братом мы были даже дружны, вместе учились, после он ушел в хор к отцу, я – в Александровское, а потом…
– Что было потом, знают все присутствующие, – хмыкнул Сокольский. – Неужели вы тоже изволили воевать?
– Не понимаю вас, господин ротмистр, – растерянно повернулся к нему Бардин. Даже его веснушки, казалось, подпрыгнули от изумления.
– Разумеется…
На темном лице Сокольского застыла неприятная усмешка. Он готов был продолжить, но полковник Инзовский поднял на него пристальный, тяжелый взгляд, и ротмистр умолк на полуслове. Бардин пожал плечами и, разом забыв про Сокольского, повернулся к эстраде, откуда рвался, взлетал к сумеречному розовому небу Динин романс:
Белая ночь, светлая ночь
Тихо в окно шепчет одно —
Нет его, нет… Он ушел, он – далек…
Дину в этот вечер долго не отпускали с эстрады. Да и сама она, обрадованная неожиданной встречей со старым другом, когда-то влюбленным в нее, пела романс за романсом, принимала цветы, улыбалась, не чувствовала никакой усталости и только за полночь, увидев измученные лица своих музыкантов, спохватилась и объявила вечер законченным. Офицеры ринулись к эстраде, но Дина остановила эту разгоряченную, заметно пьяную толпу мужчин улыбкой и протестующим жестом тонкой руки в браслетах:
– Господа, господа, как же вам не совестно, я ведь тоже живой человек, я устала… Ну, отпустите меня хоть переодеться! Володя, не смейте уезжать, вы мне обещали!
– А вы обещали мне, – мрачно заметил из-за плеча Бардина Сокольский.
– Разумеется, но позже… позже… Господа, да позвольте же пройти, вот наказание! – Дина полусердито нахмурилась, протиснулась между офицерами и, стягивая на плечах шаль, ушла в глубь ресторана. Уставшие музыканты, кое-как раскланявшись, покинули эстраду, и официанты принялись надевать на рояль серый чехол.
Когда месяц назад табор пришел в Ялту, Дина, даже не растянув своей палатки, вытащила из узла чудом сохранившееся городское платье, обула туфли и, не оглядываясь на хихикающих цыганок, отправилась по пыльной дороге в город. Ялта этим летом была полна беженцев со всей России, здесь стоял гарнизоном Кубанский стрелковый полк. В городе, где стало тесно от офицеров, работало великое множество ресторанов. Дина, ничуть не сомневаясь, сразу пошла в самый роскошный – и в тот же вечер уже пела с эстрады свой московский репертуар под восторженный рев гостей «Парадиза». Музыканты в ресторане работали русские, чему Дина только порадовалась. В табор она вернулась на другой день – лишь для того, чтобы предупредить бабку с дедом, что отныне она живет в городе, где уже сняла дом. Дед сердито покряхтел, но возражать не стал: муж внучки находился неизвестно где, родителей не было на свете, и командовать ею не удалось бы теперь никому. Да и не было смысла запрещать Дине делать то, что она умела великолепно, – в отличие от гадания и выпрашивания кусков под заборами. В конце первой же недели Дина принесла бабке с дедом пачку ассигнаций, две золотых царских десятки и кольцо с таким огромным изумрудом, что позеленевшие от зависти цыганки долго не желали признавать его настоящим.
– Откуда, девочка?!. – поразилась старая Настя.
– Генерал один… – небрежно дернула плечом Дина. – Их там сейчас как собак нерезаных.
– Девочка, может быть, тебе хоть кого из наших к себе в дом взять? – осторожно начала старуха. – Нехорошо, ты молодая, а одна живешь, к тебе гаджэ ходят… Вон какие вещи дарят… Не по-цыгански это. Что люди подумают?