— Ах, как вы чудно танцуете… Вы, верно, из военных? Только они так прелестно падеспанят… Почему вы улыбаетесь, я сказала чего-нибудь смешного?..
— О, что вы… Просто мне приятно ваше общество, — лучезарно улыбнулся брюнет. — Не очень хорошо получается, мадемуазель, мы танцуем уже целую минуту, а до сих пор не знакомы. Вы — родственница жениха?
— О нет, кузина невесты. Ах, что это?! — Проносящаяся мимо пара слегка задела ее, но Катерина покачнулась, словно невольно ухватившись за своего партнера, — и тут же почувствовала, как тяжелит ладонь холодный ограненный камень. Под ее пальцами, которые она тренировала без устали больше месяца, вынимая, по совету Грека, различные предметы из карманов висящих на плечиках пальто и брюк, булавка вышла из галстука легко и незаметно.
— Ой, как же неловко случилось, просю извинить… — пролепетала она, растерянно моргая и внутренне давясь от смеха. — Я больше не хочу танцевать, отведите меня к буфету, мне в себя прийтить надо… Ой, за ради бога, принесите мороженого, так жарко, так жарко…
Пока галантный кавалер выполнял просьбу дамы, Катерина спрятала галстучную булавку в сумочку. Настроение ее, и без того отличное, стало еще лучше: она не могла поверить, что ее первая «пальчиковая работа» прошла так великолепно. Катерина поела мороженого, станцевала контрданс и мазурку, выпила еще полбокала шампанского, завела отчаянный флирт со старым одышливым господином, называвшим ее «непревзойденная мадмазэль», и, не отходя от него, совершила еще одну операцию. Упускать случай было грешно: внушительного вида матрону в бархатном туалете нечаянно облили вином. Почтенная особа, сокрушаясь о безнадежно испорченном платье, раскудахталась на весь зал так, что не заметила, как юная девица, вежливо помогающая ей промокнуть салфеткой пятно и прикрыть его бархатными складками, расстегнула на ее запястье золотой браслет. Тот блестящей змейкой утек в перчатку Катерины. Вряд ли вещица была дорогая, но юная воровка стянула ее, во-первых, для практики, во-вторых, не желая упускать удачного момента, в-третьих, просто из озорства.
Грек не появлялся. В начале вечера Катерина еще могла увидеть его черную набрильянтиненную голову в том углу, где мужчины вели неспешный разговор о торговых делах, ценах на овес и акцизных сборах на таможне, потом вор с кем-то танцевал, пил вино у буфета, не замечая взгляда Катерины, и вдруг — исчез. Сначала Катерина не беспокоилась о нем, флиртуя напропалую с собравшимися возле нее молодыми людьми, затем понемногу стала волноваться. Было уже довольно поздно, за окнами стемнело, воздух в зале загустел, запах потом, вином и разнообразными дамскими духами, смешавшимися в крепкий, удушливый аромат. Мужские голоса зазвучали громче, увереннее: сказывалось выпитое. Катерина, с трудом вырвавшись из кольца кавалеров, не спеша, с улыбкой начала прохаживаться по зале, украдкой поглядывая по сторонам. Может быть, Грек бросил ее тут одну? Но зачем?.. Она уже была всерьез готова уйти с вечера, но в это время из соседней комнаты, где за зелеными столами шла игра в вист и клубились синие пласты сигарного дыма, раздался громкий и удивленный возглас:
— Позвольте, что вы делаете, сударь?!
Еще ничего не поняв, но сразу почуяв неладное, Катерина подошла к полуоткрытой двери. И тут же увидела Грека.
Он стоял не двигаясь, небрежно сцепив руки за спиной, надменно приподняв подбородок, и с невероятным презрением смотрел на маленького толстячка в шевиотовой паре, которому, чтобы заглянуть в лицо вора, приходилось вытягиваться и вставать на цыпочки. Вокруг столпились повскакивавшие из-за столов игроки, все смотрели почему-то вниз, под ноги Грека, и Катерина должна была подойти почти вплотную к нему, чтобы увидеть лежащий на паркете золотой портсигар с выложенным бриллиантами вензелем.
Вор по-прежнему молчал, словно обратившись в статую, судя по позе, коронованной особы. А толстячок кипятился так, что его высокий звонкий фальцет срывался на визг:
— Господа, господа, мне ничуть не почудилось! И я не пьян! Разве можно быть пьяным от двух бокалов хересу?! Я очень отчетливо чувствовал, как мне лезут в карман! Во внутренний, в сюртуке! Я всегда очень слежу за этим карманом, поскольку там — главная ценность нашего семейства: портсигар покойного папеньки…
— Вы с ума сош-ли, лю-без-ный, — отчеканил Грек таким ледяным голосом, что у Катерины мороз прошел по спине. Стушевался даже пострадавший толстяк, умолкнув на полуслове и растерянно захлопав короткими ресницами. Стоящие вокруг озадаченно посматривали друг на друга, явно не зная, чему тут следует верить, и не решаясь начать скандал.
Катерина поняла, что терять время нельзя. Она выдернула свечу из канделябра, отступила назад, незаметно прошла за спинами игроков в дальнюю пустую комнату, быстро огляделась и, увидев на круглом столике рядом с окном букет бумажных цветов, поднесла к ним огонь. Бумажные фиалки в соломенной вазочке вспыхнули мгновенно, и Катерина завизжала так пронзительно, что у нее самой заложило уши:
— Пожа-а-а-а-а-ар!!!
Тишина — и взрыв испуганных голосов, топот ног, дамские крики, суета… В поднявшемся гвалте и толчее Катерина пробилась к дверям, с силой отпихнула кого-то, выскочила в прихожую, затем — на двор. И ничуть не удивилась, почувствовав на запястье сильную горячую руку и услышав спокойный, деловитый, ничуть не испуганный голос:
— Тикаем, малышка, коняшник у забора.
Не спеша, с достоинством они спустились с крыльца, прошествовали мимо лакея, пересекли дорожку, вышли на улицу, Грек помог Катерине подняться в пролетку, сел сам, и извозчик ударил по лошадям.
— Оторвались!.. — восторженно вырвалось у девушки, когда экипаж покинул «чистую» часть города и загремел колесами по темным улицам «нижней» Одессы, спускающимся к морю. Грек молча достал папиросу, закурил, и, увидев в короткой вспышке спички его лицо, Катерина с удивлением поняла, что вор ничуть не взволнован.
— Остановь, Яшка, — приказал он извозчику, и тот послушно сдержал лошадь у едва заметной в темноте вывески старого ресторана «Суламита». Грек спустился, подал руку Катерине. Они вошли в ресторан. Почтительно поклонившийся Греку швейцар принял у них пальто и проводил до дверей зала.
— Шмуля, как обычно, и сгинь, — отрывисто распорядился вор, и мальчишку-официанта как ветром сдуло.
Катерина, помолчав, озадаченно спросила:
— Я что-то неправильно сделала, Грек?
— Деточка, неправильно было ВСЁ, — помолчав, задумчиво ответил Грек. — Все, начиная с галстука этого штымпа. Зачем ты его сработала?
— Но… Ты же сам сказал — мы на работе…
— Это я на работе. — Темные блестящие глаза Грека были непроницаемы, и Катерина, как ни вглядывалась в них, не могла определить, сердится ли вор, смеется или издевается над ней.
— Работал я, — медленно, раздельно повторил Грек. — А ты должна была только смотреть.
— Но я подумала… Я хотела попробовать…
— А я разве говорил, что можно? Деточка, это был такой риск, что я от страха за тебя совсем утратил соображение! И хряк с портсигаром тому доказательство! Да бог ты мой, у меня лет десять такого позора не было!