— Ирэн, замолчи!!! — заорал Черменский так, что задрожало пламя лампы, и кот, вздыбив шерсть, зашипел, как сбрызнутый водой утюг, на всю библиотеку. — Да понимаешь ли ты, что она не хочет меня видеть?! Что все четыре года я ищу встречи с ней, что приехал в Москву из-за нее! Из-за нее, а не из-за этих дурацких своих опусов, этой трижды проклятой петуховской газетенки?! Софья убегает из гостей, как только видит там меня! Что я могу сделать, скажи мне, что?!
— Не знаю, — отозвалась Ирэн, устало закрывая глаза. — Наполеон, фу, уймись, никому я не нужна… Черменский, я в третий раз тебя покорнейше и нижайше, поганца, прошу: — Пошел вон. Я видеть тебя не могу. И советов от несчастной любви давать не… не намерена. Ик… Нет, все-таки я, пожалуй, буду спать!
Кот мягко вспрыгнул ей на колени. Узкая рука Ирэн вяло погладила его и тут же сползла по гладкой серой шерсти вниз. Черменский встал. Кот яростно взглянул на него, приподнялся, готовясь броситься.
— Не беспокойся, — еще тяжело дыша, сказал ему Владимир.
Кот недоверчиво поднял уши и отвернулся с чрезвычайной брезгливостью. Ирэн не шевелилась. Ее дыхание было спокойным и ровным. Кажется, она и в самом деле заснула.
В темной прихожей Черменский сдернул с вешалки пальто, вышел из квартиры, как можно плотнее прикрыв дверь, спустился по лестнице во двор, не замечая, что сзади за ним неслышно, след в след идет Северьян. Улица встретила ледяным ветром и пригоршнями снега в лицо, но Владимир не обратил на это никакого внимания. На душе было отвратительно, и более того — он знал, что Ирэн права. Права во всем, от первого до последнего своего слова.
* * *
Через неделю на Москву свалилась оттепель, и с крыш закапало, как весной. Тротуары покрылись слякотью, повсюду стояла вода, под подошвами чавкал кисель из талого снега и грязи, и Марфа, в сумерках вернувшаяся из Столешникова переулка домой, долго топала в сенях насквозь промокшими валенками и бурчала:
— Никакого вовсе порядку в городе не стало… О чем только в управе думают, то мороз, то теплынь… зима это у них называется! А все почему?! Потому что взяли моду в Христа не веровать! Доиграются, анчихристы, господь-бог наш им скоро посреди зимы жару устроит за ихнее неуважение!
В доме было темно и, казалось, пусто. Марфа величественно прошествовала на кухню, шуганула со стола пристроившуюся за свернутой газетой мышь, заглянула под крышку чугуна со щами, потрогала самовар, неодобрительно нахмурилась и крикнула в сторону коридора:
— Федор Пантелеевич! Обедать, что ль, не изволили? Ведь все горячее в печи вам оставила! Федор Пантелеевич! Почивать, что ль, легли?!
Ответа не было. Дом молчал.
— Тьфу ты, каторга, на Конную смылся, поди… — в сердцах выругалась Марфа и пошла ставить самовар. Тот уже начал пыхтеть и булькать, плюясь через неплотно притиснутую крышку кипятком, когда из глубины темных комнат послышались тяжелые шаги. Марфа обернулась.
— Так вы в дому? Пошто не отзывались?
Мартемьянов стоял на пороге кухни, занимая своей огромной фигурой весь дверной проем. На смуглой физиономии уже начали подживать ссадины и синяки, полученные неделю назад, курчавые волосы были, как всегда, встрепаны.
— Водки-то не принесла? — мирно и без особой надежды спросил Федор, но Марфа тут же вскинулась:
— Не принесла, и не собиралась! И вас за ней не выпущу, хоть убейте!!!
— Ну, спрошу я тебя! — грозно проговорил он.
— Оченно мне ваш спрос нужен! Вот встану поперек дверей с ухватом, и попробуйте отодвиньте!
— И отодвину!
— Отодвиньте, отодвиньте! — милостиво разрешила Марфа. — Я-то без бою не сдамся, все едино вам после этого уж не до водки станет!
— Вот зараза… — буркнул Мартемьянов, проходя в кухню и садясь за стол. — Ну и черт с тобой, давай обедать, что ль.
— Могли б и сами, промежду прочим! — Марфа яростно швырнула на стол пустую миску, которая с грохотом запрыгала к краю столешницы и упала бы, не поймай ее Федор. — Я вам тут не нанималась, и жалованья вы мне не плотите, и вовсе я не ваша, а господ Грешневых! Навязался на голову, черт бессовестный, еще и корми его! А по-хорошему, вам не штей с мясом, а арапника ременного всыпать надобно, да погуще!..
— Будет уж, Марфа… — мрачно отозвался Мартемьянов, глядя в стоящую перед ним пустую миску. — Седьмые сутки из меня душу вынаешь, не притомилась? Скажи лучше, как там-то, в Столешниковом?.. Что Соня?
Марфа метнула на него свирепый взгляд, но Мартемьянов его не заметил. Тогда, вздохнув, она поставила на стол дымящийся чугунок, открыла крышку и, наливая в злополучную миску щей, проворчала:
— Слава богу, лучшей… И жара нет, и лихорадка вся сошла. Не бредит боле, сидит в постеле, книжки читает… Плачет иногда, а то еще думает о чем-то. Из тиятра все время приходят, беспокоятся, спрашивают, — когда ж она петь смогёт опять… Синяки-царапины у ней поджили навроде, а уж как мы с Анной Николавной боялись, что отметины останутся! Софья Николавна ведь у нас актрыса, ей личико ясное для ремесла надобно, а тут… Федор Пантелеич, забожитесь еще раз, что это не вы ее разукрасили!
— Да сколько ж можно?! — взмолился, бросая ложку, Мартемьянов. — Ну, спасением души клянусь, вот тебе крест со святой Пятницей, не я! Да что ж мне, под всеми иконами в дому на коленях проползти, чтоб ты успокоилась?!
— А кто, как не вы?! Кто, я спрашиваю?!
— Марфа, пьян был в доску, ей-богу, не помню!
— Все вы помните, — отрезала она, усаживаясь за стол напротив Федора и придвигая к себе горбушку хлеба. — Как не совестно только, тьфу…
— Совестно, Марфа, да что толку-то?.. — хмуро отозвался Мартемьянов, снова принимаясь за щи.
Марфа недоверчиво покосилась на него, но ничего не сказала и решительно откусила от своей горбушки. Несколько минут оба молча жевали. В кухне потемнело, и Марфа, тяжело поднявшись, пошла за лампой. Вернувшись, она установила «керосинку» на припечке, зажгла ее, и неяркий свет язычками забился в черных глазах Федора.
— Отчего она домой не идет, скажи вот? — вполголоса спросил он, отодвигая пустую миску и отворачиваясь к окну. — Уж коли жар сошел, так и возвертаться можно, тут, слава богу, полминуты ходу. Я б лошадей прислал за ней, как царицу бы довезли…
— И сами распрекрасно знаете отчего, — сквозь зубы буркнула Марфа. — Незачем и спрашивать. Чай будете пить?
— Да отстань ты с чаем со своим! — Мартемьянов вдруг поднял голову, и Марфа невольно вздрогнула от его сумрачного взгляда из-под сросшихся бровей. — Хватит уж издеваться-то, не натешилась за неделю, езуитка?! Чуть не помер через тебя на другой день-то опосля всего! Человек с похмелья дохнет, а она, язва персидская, пива не дает!
— Еще пи-и-ива вам?! — вскакивая, с готовностью завопила Марфа. — Ничего, не велики баре, и рассолом обошлись чудненько! Весь, какой в доме был, на вас перевела, штей перекислых цельную лохань выхлебали, и недовольны еще! Да вы поблагодарите, что я вас с порога не пришибла под горячую руку, а уж как душа горела! За все подвиги ваши разом-то!