— Разумеется.
— Что ж теперь-то?..
— Ничего… Я сегодня взяла расчет в театре.
— Пошто? — Он приподнялся. — Это… из-за меня?
— Нет, я сама так решила. Давно хотела, а тут и случай, слава богу, представился. Теперь только неустойку выплачу по контракту — и всё. Нужно пять тысяч, но у Ани они, кажется, есть…
— Соня, да за что ж ты так-то меня?.. — хрипло спросил Федор, поднимаясь на кровати. — Я и сам разумею, что меня теперь повесить мало… Надавай мне хоть по морде утюгом Марфиным, коль душа еще горит, а неустойку твою я уж как-нибудь выплачу!
— Мало тебе досталось? — Софья невольно улыбнулась, взглянув в его темную хмурую физиономию. — Марфа мне рассказывает — у Федора Пантелеича вся личность, как пасхальное яйцо сделалась, а я ей не верю. Вот теперь гляжу — и верно…
— Выходи за меня, Соня, а?.. — вдруг попросил он, снова кладя голову ей на колени и утыкаясь лицом в складки юбки. — Четвертый год во грехе живем, к чему это?
— Оставь… — Софья старалась произнести это жестко, но получилось лишь очень грустно. — Я тебе много раз говорила, что — нет.
— Отчего ж?
— Я тебя не люблю, прости.
— А его… любишь? — не поднимая головы, спросил он. — Ты в эти дни видалась с ним?
— Нет.
— И не станешь?
— Не стану.
— Отчего ж? — снова сдавленно выговорил Мартемьянов.
Софья перевела дыхание. Медленно, словно выбирая каждое слово, сказала:
— Оттого, что прошлого не вернешь. Оттого, что у него другая женщина. Оттого, что ты целовал меня при нем, и я ничего не могла поделать. Оттого, что жизнь моя сломана, и исправить уж ничего нельзя. А броситься в реку еще раз я не смогу. И, прошу, не спрашивай меня об этом больше. Мне больно… и тебе, кажется, тоже нехорошо.
— Ты меня простишь когда-нибудь, Соня? — помолчав, негромко спросил он. — Кабы я знал, что так у нас сложится, — за семь верст бы тогда Грешневку объехал, лишь бы тебя не видеть. Потому, если б увидел, — все бы сызнова сделал, ни на что б не поглядел, все едино в аду гореть-то опосля… Ты мне не на радость, а за грехи послана, я теперь наверное знаю. Только ж всякому греху своя выслуга имеется… И на каторге люди вечно не сидят.
— Бывает, что и пожизненно остаются.
— Что ж… из таких я у тебя, что ль? Из пожизненных? Как висельник нераскаянный?
Софья легла рядом с ним. Кулаком решительно вытерла набежавшие было слезы.
— Федька, да если б я сумела… Поверь, у меня самой бы гора с плеч свалилась. Сразу бы так ясно и просто все стало. Но ведь не могу… Вижу, что и тебе тяжело. Если тебе совсем плохо со мной, давай расстанемся по-доброму. Я одна не пропаду, ты — тем более…
— Соня, да что ты… Что ты, Сонька… — Федор крепко, до боли, прижал ее к себе, уткнулся в плечо. — Тьфу, и кто меня только за язык потянул… Соня, да пойми: без тебя мне вовсе жить незачем, что я без тебя-то?.. Сама ж прежде говорила, что не вовсе худо тебе, так куда ты собралась? Оставайся, Соня, за ради бога, хоть как оставайся… Не любишь меня — бог с тобой, и не за что, я понимаю… Так любовь — для господ же, Соня! И то, верно, не для всех, не то б они не ходили на это по тиятрам смотреть, всяк бы дома свою имел… Простой-то народец, подлый, без нее обретается — и ничего, не жалится! Я-то тебя люблю! Я ж для тебя все что ни пожелаешь… Чтоб я еще когда загулял али запил — нипочем… Хоть образ тебе на том поцелую! Авось стерпится, Соня, бывает же так у людей… Привыкнешь, может, четыре-то года — не срок еще…
— Может быть, — согласилась Софья, обнимая его и закрывая глаза, из которых снова медленно потекли слезы. — Что делать, Федор… Проживем.
* * *
На другой день Мартемьянов уехал в Кострому — как всегда, не сказав, на сколько времени и когда вернется. Софья, впрочем, была даже рада этому и две недели просидела дома в блаженном одиночестве, помогая Марфе кроить взятый в ателье батист на рубашки. Та, впрочем, уверяла, что барышня ей больше мешает, чем помогает, и настойчиво выпроваживала Софью «погулять»:
— Самое время походить проветриться, смотрите, погоды-то какие стоят!
«Погоды» действительно были загляденье: перед самой Масленицей ослаб мороз и выпал небольшой снежок. Он облепил легкими шапками разноцветные маковки церквей на Таганке и в Замоскворечье, комьями разлегся на тонких ветвях лип и высоких купеческих заборах, покрыл обледенелые тротуары нежным пушком. Москва словно помолодела и заневестилась, застенчиво выглядывая из-за тонкого снежного платка. В палисадниках щелкали и носились между ветвями деревьев красногрудые важные снегири и нарядные юркие синички, от их возни пухлые комки снега летели с веток наземь и рассыпались сверкающей пылью. С неба время от времени летели такие же легкие, едва заметные снежинки, иногда проглядывало розовое февральское солнце, день понемногу начал прибавляться, напоминая о том, что недалеко уже и до весны.
На Масленицу Софья была разбужена арией Ленского в Марфином исполнении, грохотом сковородок и пресным запахом опарных блинов. Сладко зевнув, приподнявшись на локте и выглянув в окно, она увидела, что стоит пасмурный денек, снова идет снег, а солнце, то и дело заспанно проглядывая сквозь прорехи в тучах, обдает наст в палисаднике пастельным блеском. Со стороны Петровки доносились звуки гармони и нестройная песня: народ уже справлял Масленицу.
— Я люблю-у-у вас, Ольга, как одна безу-у-умная душа поэ-эта… Проснулись, барышня? Пожалте блины кушать! — Марфа просунула в дверь улыбающееся распаренное лицо. — Вот давно у меня таких не получалось, один к одному, как солдаты! И сметанка свежая имеется!
Софья рассмеялась и выскочила из постели.
На кухне действительно ожидали блины: золотистая горка, проложенная растаявшими кусками масла, высилась на любимом голубом Марфином блюде. Софья решительно уселась за стол, с восторгом вспомнила, что теперь ей нет нужды влезать в сценические костюмы и, следовательно, можно не беречь талию, вытащила из горшка со сметаной деревянную ложку и принялась за блины. Марфа сидела напротив, тоже ела, свернув блин «конвертиком», чуть заметно усмехалась, глядя на барышню, и изредка о чем-то вздыхала.
— Пойдем к Ане в гости? — невнятно, с набитым ртом спросила Софья. — Она приглашала, у нее сегодня вечер…
— А коли вечер, так куда же я-то попруся? — ворчливо отозвалась Марфа. — С Феклой ихней на кухне разговоры о капусте квашеной разводить? Нет уж, я с вами лучше в неприемный день пойду, тогда все вместе по старой памяти за столом посидим, чайку попьем, житье наше горькое повспоминаем… А нонеча вы сами идите, коли в радость. Все забава, лучше, чем дома-то над полотном ножницами щелкать…
Софья в задумчивости доедала последний блин, запивая его остывшим чаем и думая, идти или не идти сегодня к Ане, — когда с улицы постучали.
— Это к нам? — удивилась Софья, вставая. — Но… кто же? Я никого не жду нынче…