Юлька молча посмотрела ей вслед. Потом принялась размышлять. Через пять минут её уже можно было видеть опрометью бегущей через весь город к своему табору. А спустя полчаса Юлька стояла у крайней палатки перед опешившим Зуркой и, решительно глядя прямо ему в глаза, говорила:
– Ты меня сватал. Убежать звал. Ежели до сих пор не передумал – едем прямо сейчас.
– Но как же?..
– А не хочешь – одна ухожу.
Зурка, конечно, имел основания не согласиться сразу: у него самого со дня на день должна была играться свадьба, и монеты за невесту тоже были уже уплачены. Но Юлька-то знала, кого до сих пор любит этот стройный мальчишка с широкими плечами и мягкими тёмными глазами. И не ошиблась: через две минуты напряжённого молчания Зурка мотнул головой:
– Ночью выходи… Коней сыщу.
Юлька так и не узнала, где, у кого и за какие деньги Зурка умудрился в полдня достать разбитую кибитку и двух лошадей. Но той же ночью молодые супруги тряслись в этой кибитке по ухабистой, залитой лунным светом дороге, убегая прочь от родного табора, куда им теперь не было возврата. О том, какой наутро случится скандал, какой крик поднимут семьи Юлькиного жениха и Зуркиной невесты, как из всего этого выпутаются родители, и какими словами они помянут своих непутёвых детей – оба старались не думать.
Погони не было. Поплутав по степным дорогам, спустя неделю беглецы оказались в Одессе. Все эти дни они спали по ночам как брат и сестра: Юлька – под кибиткой, Зурка – в шатре. Настояла на том Юлька, не хотевшая свадьбы-«нахалки» и поклявшаяся мужу, что, как только им попадётся навстречу кэлдэрарский табор, всё будет как положено. Зурка, понимая, что юная супруга права, скрепя сердце согласился ждать. Тогда по югу России бродило много котляров, и ждать вряд ли пришлось бы долго, но им не повезло. На всю Одессу не нашлось ни одного кэлдэрара – и это среди лета, в разгар ярмарок и лошадиного торга! К тому же здесь началась холера, город уже оцепили карантинами. Вечером, встретившись у шатра, Зурка и Юлька молча смотрели друг на друга.
– Поедем в Николаев, – сурово, как положено мужу, сказал Зурка. – А если и там наших не сыщем, гляди у меня!..
– Поедем, золотой, поедем! – поспешно согласилась Юлька.
Новоиспечённая супруга не без оснований опасалась, что через день-другой Зурка сорвётся с привязи и устроит самую что ни на есть «нахальную» свадьбу – без свидетелей, в придорожных кустах, – а ей потом доказывай всю жизнь цыганам, что выходила замуж нетронутой…
Ранним утром они выехали из Одессы, несколько вёрст ползли по бездорожью, минуя карантины, потом выкатились наконец на твёрдую дорогу… и только тут Юлька обратила внимание на бледное, покрытое крупным потом лицо мужа.
– Что с тобой?
– Ничего… Не знаю… Юлька, живот крутит, сил нет, я полежу чуть-чуть…
– Что сожрал вчера на базаре, дурак несчастный?! – завопила Юлька, но Зурка ей не ответил. Шатаясь, он залез в кибитку – и больше уже не вставал. Это оказалась холера. На другой день, к полудню, он умер, и Юлька осталась одна с чужой кибиткой, непокорными лошадьми и покойником, которого нужно было как-то хоронить.
– Вон оно, значит, как… – ошалело протянул Митька, когда Юлька, закончив свой невесёлый рассказ, вытерла нос кулаком и отвернулась. – И замужем толком не побывала, а уж вдова… И как же теперь?
Юлька криво усмехнулась, пожала плечами.
– Що я – знаю? Не знаю… Може, тронусь в Кишинёв, пошукаю кэлдэраря наших… – Никакой уверенности в её голосе не слышалось, и Митька отлично понимал, что ни к каким своим котлярам девчонка не пойдёт.
– Эй, а чего ревёшь-то? Дура, ты ж замужем всего неделю побыла! И то не до конца! Ты ж его и не любила, Зурку своего…
– Так ото ж и жа-а-алко… – Юлька протяжно хлюпнула носом. – Чем Зурка-то виноват? Я ж ему пальчиком сделала, ось так – он и побежав… как в реку башкой… а зачем?! Ему-то зачем?! У него така невеста осталась, така гарная… У, ты не видав! Я около ней – кочерыжка жареная! И що теперь?! Мёртвый! А, не дай бог, я мамку его где повстречу?! Що я ей кажу? Що поманила мальчика – и уморила?!
– Ну-у, прямо уморила своими руками! Скажешь тоже! Кто ж знал, что так выйдет, то ж холера, могла бы ты, а не он, спаси бог… – неумело попытался утешить её Митька.
Юлька резко отмахнулась от него обеими руками, с сердцем высморкалась и затихла.
– Хочешь – поедешь со мной? – вдруг предложил Мардо.
Наступила тишина, прерываемая лишь тихим стрёкотом кузнечиков. Затем Юлька недоверчиво обернулась.
– Тю… брешешь? Куда мне ихать с тобой? К твоим конокрадам? Это ты так… замуж меня берёшь?
– Ну, хоть так, – пожал плечами Митька.
Недоверие в сощурившихся глазах Юльки нарастало.
– А… твои що тебе кажут?
– Ничего. Я человек свободный. Кстати, и свекровка у тебя будет – чистое золото. Вот за это голову положу.
Юлька криво усмехнулась. Подумав, спросила:
– Сколько тебе лет, бре?
– Двадцать пять.
– И не было ещё жены?
– Нет.
– Сейчас на що берёшь?! – Она чуть не с ненавистью впилась взглядом в его лицо. – Да ещё не свою цыганку, чужую? А ну как я сбрехала тебе всё, а?! Може, я кака гулящая? А-а-а, всё, знаю!!! Ты мою морду чёрную увидав – и пропав насмерть на месте! Що – так?!
Митька ухмыльнулся, поняв, что девчонка вовсе не глупа. Подумал немного. И сказал правду.
– Я вор, девочка. И жизнь моя воровская. У своих цыган я редко бываю, больше по городам мотаюсь. Сейчас вот в табор из тюрьмы иду. Когда вдругорядь сяду – один бог ведает. И жена, твоя правда, мне без надобности. Просто помогу тебе, потому что ты девочка честная. Не повезло тебе – ну, не твоя же вина. А проверить просто. На рубашку твою завтра утром взгляну – и всё разом видно будет.
Юлька вспыхнула. Митька, словно не заметив этого, продолжал:
– Поживёшь немного замужней, чтоб цыгане лишнего не болтали… а потом, коли хочешь, иди на четыре стороны с кем понравится. Годится тебе так? А не захочешь уходить – живи у нас в таборе. Люди там хорошие, обижать тебя никто не станет. Тем более что я за тебя золотом не платил. – Он сказал это без всякой издёвки, но Юлька, усмотрев в его словах насмешку над обычаем котляров, тут же надула губы.
Митька молча смотрел на неё, жевал сухую былинку, ждал. И не очень удивился, когда цыганка, протяжно вздохнув, кивнула и, не глядя на него, пошла складывать шатёр. Через месяц они приехали в табор Смоляко.
Об этой своей скоропалительной женитьбе Митька никогда не жалел. Юлька, мгновенно ставшая в таборе Копчёнкой, пришлась в семье Смоляко ко двору. Цыганки некоторое время посмеивались над тем, как она забавно говорит по-русски и произносит на котлярский манер привычные цыганские слова, но все насмешки сошли на нет, когда выяснилось, что одна Копчёнка способна добыть и нагадать за день больше, чем все цыганки табора, вместе взятые. Видимо, она не лгала Митьке, когда утверждала, что женихи выстраивались к ней в очередь: такую жену не стыдно было бы иметь даже царю. Митька прожил с ней при таборе месяца два, и за это время Юлька умудрилась купить семьдесят аршин материала на новый шатёр, достала цветного ситца для полога, расшила его лентами и тряпичными цветами, и у Мардо неожиданно оказалась самая роскошная палатка в таборе. Да и разговаривать, как русские цыгане, Копчёнка научилась в считаные недели – вскоре никто даже не улыбался, слушая её. Митьке это было, впрочем, безразлично, потому что осенью он ушёл в Москву. Юльку, казалось, его уход ничуть не расстроил, и Митька думал, что дожидаться его возвращения жена не станет.