Дашка улыбнулась.
– Что же, этот цыган из наших?
– Ну-у… – настороженно протянула Маргитка.
– Не скажешь?
– Нет!
– Да что ты взбрыкиваешь? Как хочешь. Клещами я тяну из тебя?
Дашка встала, начала расстегивать платье. Маргитка подошла помочь ей. Лицо ее стало напряженным: она собиралась с мыслями.
– Слышишь, Дашка… Попросить тебя хочу.
– Говори, – отозвалась из-под платья Дашка.
– Сделай только так, как я скажу. Сейчас мы с тобой спать ляжем, а утром я потихоньку из дома уйду. Ты подождешь, пока наши внизу соберутся, – только все-все, до единого! – и скажешь, как будто просто так… Вот что скажешь: «На Калитниковском сегодня солнышко, можно зябликов ловить». Запомнила? Кому надо – поймет. А если спросят, к чему ты об этом, говори: «Маргитка так сказала».
– А если дождь будет? – улыбнулась Дашка.
– Не будет никакого дождя! – Вскочив, Маргитка кинулась к окну. – Вон там просветы уже, небо чистое! Все запомнила, не спутаешь? Скажешь так?
– Скажу, не волнуйся. Все сделаю, как надо. – Дашка наконец разделалась с платьем и аккуратно повесила его на спинку стула. – А сейчас, сделай милость, ложись. Не выспишься, да еще зареванной окажешься, тебя твой цыган завтра испугается.
– Да, да… – Маргитка нырнула под одеяло. Закинув руки за голову, вспомнила: – Как ты пела сегодня – восторг… Ни одна из наших кобыл так не сможет. Спой сейчас что-нибудь, а?
– Люди спят.
– Потихоньку! Вот эту спой, которую ты с Ильей… с твоим отцом. «Тумэ, ромалэ». Вот я дура, подушку выкинула, как же теперь…
Маргитка свернулась уютным клубочком, закрыла глаза. Дашка на ощупь нашла подоконник, села на него, запела вполголоса. И пела, борясь с душившей ее зевотой, до тех пор, пока с постели не донеслось ровное, умиротворенное сопение.
Нижнюю комнату Большого дома заливало солнце. Оно било в окна слепящими столбами, словно стремясь наверстать вчерашнее, и на полу лежали длинные пятна света, испещренные тенями ветвей. За раскрытыми окнами носились стрижи, в ветвях акации с писком дрались воробьи. Подоконники покрывал тополиный пух. Шел второй час дня, но уставшие ночью цыгане не спешили выходить из комнат. Заспанный Илья обнаружил внизу лишь Кузьму, сидящего по-турецки на полу и сердито подшивающего обрывками кожи старый валенок. Кожа была тоже старая, протыкаться не хотела, то и дело рвалась. Кузьма злился, чертыхаясь, хлопал валенком об пол (тот в ответ мстительно выбрасывал клубы пыли), начинал все сначала. Услышав скрип двери, он спрятал было валенок за диван, но, увидев входящего Илью, вытащил снова.
– Это тебе не спится? Я думал – Трофимыч…
Илья присел рядом.
– Чего ты его мучаешь? На что тебе валенки летом? Как хочешь, морэ, а без головы ты.
– Сам без головы, – невнятно отозвался Кузьма, зубами вытаскивая из валенка иглу. – О, зараза, чтоб тебе провалиться… На Сушке за эти штиблеты не меньше полтины дадут.
– Опять, значит, в запой? – помолчав, спросил Илья.
– Опять, – спокойно ответил Кузьма.
– Бросить не можешь?
– Нет.
– Может, не хочешь?
– Может.
– А что тебе Митро запоет?
Кузьма отмахнулся, снова занялся валенком.
– Сколько тебе лет, морэ? – спросил Илья.
– Ой, старый стал, как твоя собака, – усмехнулся Кузьма. – Тридцать два в осенях стукнет. Или нет… Что я, господи… Тридцать три уже.
– Не мальчишка ведь. Бросил бы давно эти глупости, женился бы, детей накидал. Все-таки не свет клином на этой…
– Слушай, брильянтовый, надоел! – вскипел Кузьма. – Что, еще ты мне будешь кишки мотать? Не ваше это дело, ясно? И ее не трожь! Я к тебе небось не лез, когда ты со своим бабьем разбирался!
Валенок полетел в стену, ухнул, выбросив рыжее облако пыли, свалился на пол. На минуту в комнате стало тихо, лишь воробьиный гомон звенел за окном. Затем Кузьма невесело усмехнулся.
– Ладно, не серчай.
– Ничего.
Кузьма сходил за валенком и собрался было продолжить свое занятие, но дверь отворилась снова, и в залу вошли дочери Митро, Иринка и Оля, – в домашних свободных юбках и кофтах, еще сонные, зевающие, с кое-как заплетенными косами. Увидев мужчин, они чинно поздоровались, присели на диван, тихонько, хихикая и прыская в кулаки, начали вспоминать вчерашнюю ночь. Вслед за ними явились молодые парни во главе с Яшкой, которые тут же окружили Илью: им нужен был совет для очередной операции на Конном рынке. Обсуждая с Яшкой бабки и зубы стоящего на конюшне сивого мерина, которому было сто лет в обед, но которого Яшка был намерен во что бы то ни стало сбыть с рук, Илья вынужден был признать, что башка у парня работает неплохо.
– По-моему, парень, доходяга твоя обморочная. Я вчера глазом кинул… По пятну на лбу видать.
– Знамо дело, обморочная, Илья Григорьич. – Яшка скупо усмехнулся. – Я ему вчера на это пятно бородавку восковую пристроил и салом замазал. Если мужик сам не барышник – сроду не догадается!
– Удержится бородавка-то?
– Медведь не оторвет! Да еще, когда толкать будем, надо, чтобы он копыто под себя не подворачивал. Укладывается, худоконок чертов, и подворачивает! Любому лаптю видно, что через год кила будет! Как быть-то, Илья Григорьич?
Отвечая на жадные вопросы парня, Илья то и дело взглядывал на дверь. Комната постепенно заполнялась цыганами, в кухне пыхтел самовар. Пришла Марья Васильевна, спустились Катька и Тина, заглянула Стешка с дочерьми, в окна просунулись разбойничьи рожи братьев Конаковых, вошла Дашка в новом белом платье, и только Маргитки все не было и не было. Когда же в зале появилась Настя, Илья заставил себя повернуться к двери спиной. Хватит… И так уже Настька что-то чует, разговоры эти, мол, когда уедем? – неспроста.
Кухарка Никитишна внесла исходящий паром самовар, и молодые цыгане с писком и смехом бросились к столу. Появились баранки, пряники, пирог с грибами. Цыганки постарше, усевшись возле самовара, не спеша наливали себе чаю. Молодые расхватывали кружки и усаживались кто на подоконник, кто на стулья, кто прямо на пол. Илья с неприязнью отметил, что Яшка со своим стаканом прямиком направился к Дашке на диван. Но там же сидела и Настя, которая ободряюще улыбалась парню.
– Как выспался, чаво?
– Жаль, что полдня продрыхли, тетя Настя! – с сожалением сказал Яшка. – День пропал вчистую! Гриха, идем на Москву-реку, что ли? Хоть карасей потаскать, пока тепло. Все равно до ночи делать нечего.
– Маргитка сказала, что сегодня на Калитниковском солнце пригреет и зябликов ловить можно будет, – сказала Дашка, вертя в пальцах браслет.