– Никита Петрович! Господи! Оставьте меня! Митро, отец! Тетя Маша!
– Никита Петрович, сделайте милость, поставьте девку… С ней еще судороги с перепугу сделаются… Душой прошу, поставьте, где стояла…
– Ни за что! Никогда!
– Настенька, позволь ручку! Вторую! Ура!
Падали стулья, гремели сапоги, гудел рояль, хохотали цыгане. Строганов носился по комнате с Настей на руках, за ним бежали Сбежнев, Толчанинов, Майданов и Митро. Конаковы и Кузьма, осипнув от смеха, лежали головами на столе, Марья Васильевна вытирала слезы краем платка, Яков Васильевич, один из всех сохранивший серьезность, задумчиво тер подбородок. Молодые цыганки завистливо переглядывались. Обиженная Стешка, на которую никто не обратил внимания, ушла от рояля и села на пороге рядом с Ильей.
– Чего орут, чего скачут… Татары какие-то, а не господа. А что такого? Вчера всего час посидели и спели. А я, между прочим, тоже тянула.
– Куда тебе до Настьки, – равнодушно сказал Илья.
– Ну, конечно! Где уж нам! Она – княгиня, а мы – немытые… – надула Стешка губы. Но Илья даже не повернулся к ней, и цыганка резко толкнула его в плечо: – Знаешь, что скажу тебе? Зря таращишься. Не твой товар.
Илья мрачно взглянул на нее. Стешка скорчила гримасу.
– Ты что так смотришь? Что я такого сказала? Что я – слепая, да? Ничего не вижу, да? Ты же о Настьку все глаза стер! Только без толку, дорогой мой, сам гляди, с кем она. Цыгане ей уже не пара, ее господа на руках таскают.
– А тебе что?
– Ничего! На чужую дурь смотреть противно!
– Не смотри.
– Пошла прочь, дура! – раздался злой голос Митро, и Стешку как ветром сдуло.
Илья смотрел в стену. Митро покряхтел, помялся. Сел рядом. С минуту молчал, барабаня пальцами по колену. Затем, запинаясь, сказал:
– Пойми, морэ… Стешка, конечно, безголовая, но ведь и правда… Ты знаешь, я для тебя – все что хочешь. Любую сестру бери, какую пожелаешь, хоть двоих сразу – отдам! Любую из хора сватай – побежит не глядя! А Настьку… Она… Ты ведь цыган, понимать должен. Прошу тебя, как брата прошу, – не смотри на нее так. Цыгане видят, нехорошо. Не дай бог, разговоры какие пойдут. Не обижайся.
– Я понимаю, – не поднимая глаз, сказал Илья. Уши его горели.
– Вот и слава богу, – торопливо сказал Митро, вставая. – Значит, договорились.
Из угла за ними со страхом следила Варька. Илья не замечал ее взгляда. Он подождал, пока Митро уйдет, посидел еще немного, глядя в пол и слушая радостный шум, поднятый цыганами и гостями. Затем поднялся и, неловко споткнувшись на пороге, вышел.
…На темной Живодерке не было ни одного прохожего. К ночи сильно похолодало, ледяной ветер заметался между домами, загудел в черных ветвях ветлы. По небу неслись лохматые обрывки туч. Иногда между ними проглядывало пятно луны, и сугробы вдоль заборов подергивались мертвенно-серым светом. К воротам цыганского дома прижался занесенный снегом экипаж князя Сбежнева. Кучер Потапыч, дожидаясь господ, то и дело отлучался от лошадей в питейное заведение в конце улицы. В очередной раз сбегав «за подогревом», Потапыч ожесточенно заплясал камаринского вокруг саней, хлопая рукавицами и на все лады проклиная и господ, и цыган. Вокруг не было ни души, ветер задувал ему за овчинный воротник, сверху насмешливо смотрела луна.
Неожиданно в доме хлопнула дверь, вторая, третья. Загремели сапоги в сенях, входная дверь распахнулась, во двор вылетел молодой цыган и, к величайшему изумлению Потапыча, повалился на колени прямо в снег. Кучер торопливо спрятался за санями, замер. Прошла минута, вторая. Цыган не двигался, Потапыч тоже боялся шевельнуться. Из дома доносились смех, гитарная музыка, поющие голоса. Луна вновь скрылась за тучей, и стало темно. Кучер потопал валенками. Осторожно позвал:
– Эй, сердешный…
Тот не услышал. Налетевший ветер взлохматил его волосы. Отняв ладони от лица, цыган подхватил горсть снега и принялся торопливо, жадно глотать его, что-то хрипло бормоча при этом. От такого зрелища Потапыч протрезвел окончательно. Сообразив, что парень пьян, а не замерзать же во хмелю божьей твари, пусть она даже и цыганских кровей, он решительно полез из-за саней. Но совершить богоугодное дело Потапыч не успел. Снова хлопнула дверь, и по крыльцу сбежала девчонка-цыганка. В свете луны мелькнула растрепавшаяся прическа, шаль, некрасивое глазастое личико. Повалившись в снег рядом с цыганом, девчонка обхватила его за шею, что-то взахлеб залопотала по-своему. Цыган, зарычав, толкнул ее так, что она кубарем отлетела в призаборный сугроб. Потапыч уже и не знал, что делать: бежать спасать девчонку, звать будочника или вовсе уносить ноги. Но цыган вдруг начал подниматься. Медленно, словно на дворе не стоял лютый холод, он стряхнул с себя снег, подошел к сугробу, помог подняться девчонке. Вдвоем они пошли к дому. Тяжелая дверь захлопнулась за ними, и на дворе вновь стало темно. На всякий случай Потапыч подождал еще немного. Затем вздохнул, перекрестился, задумчиво задрал голову, ища на небе луну. Прошло несколько минут, прежде чем кучер понял: ноги сами собой вновь понесли его к кабаку.
– Ну что ты, любезный, обманываешь меня? При чем тут зубы, если по бабкам видно – твоему одру лет десять? И к тому же, что это за наросты у него под глазами? Еще не хватало, чтобы боевой кавалерийский конь страдал одышкой.
Сгрудившиеся вокруг зрители грохнули. Пегому жеребцу было не десять лет, а все шестнадцать, но Илья не повел и бровью. Он стоял возле своего «товара» во всеоружии: сдвинутая на затылок мохнатая шапка, перехваченный по талии веревкой зипун, кнут с махром, угрожающе торчащий из валенка, и презрительное выражение лица. Он даже не моргнул, когда молоденький офицерик с важным видом полез под брюхо лошади.
Зимний день перевалил на вторую половину, белесое солнце падало за башни Серпуховского монастыря, в воздухе мелькали редкие снежинки. Несмотря на нешуточный мороз, Конная площадь была полна народу. Повсюду толпились барышники и покупатели, носились цыгане, орали татары, разгружали обозы солидные деревенские мужики, стояли лошади, мешки с овсом, возы сена, рогожные кули, сани и розвальни, голосили сипло торговки сбитнем и бульонкой, сновали оборванные мальчишки, вездесущие воробьи выхватывали зерна овса прямо из-под лошадиных копыт. Все это галдело, свистело, спорило до хрипоты, нахваливало товар, кричало «Держи вора!», толкалось, бранилось и размахивало кнутами. Гам стоял невероятный.
– Да что вы его латошите, ваше благомордие? – поморщился Илья. – Вы животину не латошьте попусту, а глядите по-умному, с головы до хвоста. Душу положу – молодой конь. Вот гляньте сюда, в зубки. Ах ты, мой красавец, умница, золото неразменное, дай зубки, зубки покажь барину… Красота какая, ваша милость, сам бы ездил, да денег надо, на прокорм семьи продаю! Видите – ямки в зубах? У старого коня такого не бывает, у одров зубы гладкие, стертые. А у моего – глядите! Воз свеклы в такие ямы свалить можно!