– Пришел… Господи Иисусе, пришел… Дождалась, господи… – застонал прямо в ухо низкий грудной шепот. – Да где же ты был, окаянный, где ты пропадал, где носило-то тебя, душа каторжная?..
– Что ты? – испугался Илья, взглянув в бледное лицо Баташевой с закрытыми глазами.
Она, не отвечая, отчаянно замотала головой, прижалась к нему:
– Я ведь все глаза выплакала… Всю душу из себя выцедила… Ждала, ждала, ждала… На картах гадала, в воду смотрела… К колдунье в Ветошный бегала, впору в петлю лезть было… А ты… Хоть бы весточку послал! Да что же я тебе сделала, что тебе – плохо было тогда? Илья, ласковый мой, любушка, да скажи, скажи-и-и… – она вдруг соскользнула на пол, обняла его колени.
С Ильи мгновенно слетел весь хмель.
– Лизка! С ума сошла, дура… – смущенный, растерянный, он нагнулся, чтобы поднять ее, нечаянно задел грудь под сползшей с плеча рубашкой, и Лиза смолкла. Подняв глаза, задержала его руку на своей груди, и Илья, теряя голову, тоже опустился на пол. Ее лицо было теперь совсем близко: серые, расширившиеся глаза, приоткрывшиеся губы, влажная полоска зубов. Светлые волосы, распустившись, рассыпались по спине. Илья провел по ним дрожащими пальцами.
Лиза, всхлипнув, приникла к нему, обхватила руками плечи, уткнулась лицом в грудь:
– Никуда не пущу… Ни к кому…
Он рванул ее рубашку – надвое. Не слыша испуганного вскрика, уронил голову ей на грудь, в теплое, мягкое, вздрагивающее. Руки бесцельно зашарили по телу женщины, дыхание отяжелело, в голову толчками ударял жар.
– Лизка… Лизка… Лизка…
– Ох, постой… По-дож-ди… – Лиза, вырвавшись из стиснувших ее рук, метнулась к кровати. Илья кинулся за ней, догнал, опрокинул на постель. Две подушки тяжело упали на пол. Лиза сдавленно застонала, обнимая его, русые волосы разлетелись по пухлой, собранной перышко к перышку перине. Мигнув, погасла свеча, и на полу комнаты отпечатался серый лунный луч.
– Где Настька?! Я вас спрашиваю – где она? Кто последний ее видал?! – Яков Васильев стукнул кулаком по столу. Его лицо казалось спокойным, и от этого было еще страшнее. Треск ни в чем не повинной столешницы слился с истошным визгом Стешки:
– А что я-то, дэвлалэ?! Не видала я, не знаю! Я к ней не приставленная!
– Еще утром дома была… – вспомнил Митро.
– Была? А сейчас где? – повернулся к нему Яков Васильев.
Митро, опрокинув стул, шарахнулся в сторону:
– Як-к-ков Васильич… Провалиться мне, не знаю…
– О, чтоб вам всем!.. – теперь уже оба кулака обрушились на столешницу, и сидящая на полу Стешка завыла в голос. Митро, осторожно обойдя Якова Васильевича, подошел к сестре, помог ей подняться. Одними губами спросил:
– Правда не знаешь?
– Истинный крест святой… – всхлипывая, перекрестилась Стешка.
Митро растерянно поскреб руками и без того встрепанные волосы, огляделся. По углам зала испуганно жались не успевшие сбежать домочадцы. С комода негодующе сверкал зелеными глазищами кот Дорофеич. В дверях застыла испуганная Марья Васильевна.
– Яша… Подожди, не кричи… – попыталась она успокоить брата, – может, ничего такого… Может, у цыган она…
– У каких цыган, дура?! – взорвался Яков. – Твой сын уже всех соседей обегал!
Это было правдой. Настя пропала еще днем, но Большой дом был забит людьми, и сначала никто не обратил внимания на ее отсутствие. Первой забеспокоилась Стешка. Она сама обошла комнаты, заглянула к Дормидонтовне, к Марье Васильевне, сунулась даже в чулан. Но сестры нигде не было, а за окном уже стемнело. Взволнованная Стешка вытащила прямо из-за обеденного стола Митро и шепотом поведала, что, может, конечно, ей глупости мерещатся, но Настьки-то давно нету, и шубы ее нету, и полушалка красного… Митро велел Стешке прикусить язык и вылетел из дома.
Поиски обещали быть нелегкими: никто из цыган не должен был догадаться, что стряслось. В результате в каждом доме на Живодерке Митро пришлось сесть за стол, поесть, выпить чаю, а у Конаковых и водки, поболтать под вишневочку с Глафирой Андреевной о ее сестрах и невестках, наладить Феньке Трофимовой на гитаре модную песенку «Целуй – не балуй», одолжить денег мучающемуся похмельем дяде Васе и насадить Макарьевне на новую палку чугунный ухват. Но все старания оказались напрасными: Насти у соседей не было. Не на шутку встревожившийся, Митро понесся домой. Как назло, в дверях ему попался Яков Васильевич, только что вернувшийся из Петровского парка. Он первым делом спросил о дочери, растерявшийся Митро не нашелся что соврать, и через минуту в Большом доме грянула буря.
– Где она может быть?! У кого?! – голос Якова Васильева сорвался, и хоревод умолк. Опустившись на стул, шумно выдохнул, потер лицо ладонями. В наступившей тишине отчетливо было слышно, как в кухне тикают хрипатые ходики. Через минуту Яков Васильевич, не поднимая глаз, сказал: – Думайте. Вспоминайте. Кто с ней утром был? Что делали, о чем говорили? Стешка! Аленка! Любка! Митро… Бог ты мой, времени-то… Девять скоро…
Все молчали. Марья Васильевна тяжело вздохнула, незаметным знаком приказала молодежи выйти. Повторять дважды не пришлось: цыган как ветром сдуло. Из сеней послышался приглушенный рык Митро:
– Болтать будете, сороки, – языки повырываю… Всем до одной! Стешка, тебе особо говорю! Собирайтесь, шалавы, через час в ресторан идти!
Марья Васильевна прикрыла дверь, вернулась. Яков сидел сгорбившись, не шевелился. Сестра осторожно тронула его за плечо.
– Господи, да что ж это… – сдавленно вырвалось у него.
Марья Васильевна вздохнула.
– Ты… не полошись раньше времени, вот что. Настя – не прошмань какая-нибудь, просто так не стала бы…
– Да я об этом разве!.. – вскинулся Яков Васильевич. – Сто раз говорил – не пускай их на улицу одних! Девки молодые, любой хлюст привяжется, обидит… или похуже чего приключится… А люди, цыгане что скажут? Сейчас все сбегутся, в ресторан идти пора. По всей Москве слух пойдет… Языками молоть начнут…
– Про Настьку – подавятся, – как можно тверже сказала Марья Васильевна и умолкла, задумавшись. Молчал и Яков. За окном носилась вьюга, ветер с ревом бросал в замерзшие стекла пригоршни снега. В глубине дома часы пробили девять. – Яшка… Слушай, а может… К Сбежневу не посылали?
Яков вздрогнул. Не поднимая глаз, очень тихо спросил:
– Рехнулась ты? Зачем? У них же свадьба со дня на день. Что Настька – ошалела?
– Да мало ли…
– Что «мало»?! – заорал он, вскакивая. С грохотом повалился стул, взлетела над полом сорванная скатерть, со звоном разбился упавший стакан.
Марья Васильевна всплеснула руками, бросилась к брату… но в это время хлопнула входная дверь. В комнату ворвался Митро.
– Мать! Яков Васильич! Настька…
– Что Настька?! – рявкнул Яков Васильевич.