Когда рассказывать стало нечего и Гришка замолчал, Илья долго, не поднимая глаз, выбивал о каблук трубку. Закончив и сунув ее за пояс, спросил:
– Говоришь, это дочь Митро?.. М-гм… Ну, а с ней самой ты разговаривал?
– Было… – Гришка передернул плечами. – Она не хочет со мной ехать, у ней дети. Уже четвертым тяжелая.
– И что с того?
Гришка изумленно поднял голову. Лицо отца, казалось, ничего не выражало, лишь черные раскосые глаза странно поблескивали в свете огня. Поймав взгляд сына, он пожал плечами:
– Когда цыганам дети мешали?
– То есть ты говоришь… – не веря своим ушам, начал Гришка.
– Я ничего не говорю. – Илья снова полез палкой в угли. – Тебе жить-то. Только смотри – упустишь, потом все локти искусаешь.
Гришка больше не задавал вопросов. Молча сидел, глядя в костер, чувствовал, как бегут по спине горячие мурашки, как мешают дышать, теснясь в груди, внезапно навалившаяся радость и бесконечное удивление: как он мог сам за столько лет не додуматься до такой простой мысли? Ведь всего-то и надо было – взять Иринку вместе со всей ее оравой… Всего-то! Такой пустяк! Святый боже, какой он дурень беспросветный…
– Отец, прости меня, я пойду, – сказал он, быстро вставая. – Мне до ночи успеть надо.
– Куда пойдешь? – все так же безразлично спросил Илья. – Так они тебе и дадут с ней поговорить.
– А… как же? – потерянно спросил Гришка, вновь опускаясь на место.
Илья присвистнул сквозь зубы, с сожалением сказал:
– И в кого вы такие получились? Я за тебя думать должен? У тебя ведь, кажется, сестра есть. Дашкой зовут.
– И что?..
– Пошли ее к Картошкам, лапоть. Она все как надо сделает. Понял или еще раз повторить, олух царя небесного?
На «олуха» Гришка не обиделся. Улыбнувшись во весь рот, вскочил на ноги, кинул быстрый взгляд на сумрачное небо и заявил:
– Я побежал!
– Стой, жеребец, забрыкал… – Илья, крякнув, тоже поднялся. – Куда ты с ней потом денешься?
– Не… Не знаю.
На сумрачном лице Ильи сменились все оттенки издевательского изумления, но вслух он ничего не сказал. Лишь спросил:
– Деньги есть?
– Есть, но мало…
– Ладно, дам. Приедешь с ней сюда, в табор. Возьмете мою бричку и коней.
– А…
– Мать-то знает?
– Нет…
– Скажи. А лучше пусть потом Дашка скажет.
– Спасибо, дадо.
– Пошел прочь. Торопись!
Гришка уже зашагал было в сторону дороги, когда отец окликнул его:
– Эй, погоди…
Он тут же вернулся. Илья стоял возле костра, широко расставив ноги, снова вертел в пальцах трубку, не сводил с нее глаз. Мальчишка, кутаясь в полушубок, переводил внимательный взгляд с него на Гришку.
– Дашке про меня не говори. И никому из цыган тоже. Подойди только к Митро и скажи, что я его сегодня до ночи буду ждать в кабаке у Парфеныча, на Рогожской. Не забудешь?
– Нет…
– Ну, с богом! – И, не дожидаясь, пока сын уйдет, Илья нагнулся и полез в шатер.
– Твой сын? – поинтересовался снаружи голос Митьки. – Похожи вы.
– Заткнись! – Илья лег на рваную перину, закинул руки за голову, прикрыл глаза. Лениво спросил сам себя: зачем ему все это понадобилось? Еще, не дай бог, вляпается Гришка в историю, а с Картошками шутки плохи… И кто его учит чужих жен красть? Родной отец! Вон как обрадовался, сопляк, невесело усмехнулся Илья, поскакал, как поджаренный… Только бы Дашке с матерью на радостях не проболтался. К встрече с дочерью Илья готов не был – не говоря уже о Насте.
Значит, все-таки отказала Настя князю. К своему изумлению, Илья не обрадовался этому. Известие о том, что жена по-прежнему свободна, свалилось как снег на голову, и он чувствовал, что теперь совсем не знает, что ему делать. Тогда, ночью, когда умирала Роза, он поклялся ей вернуться в Москву… но про себя даже тогда знал – не вернется. А если и вернется, то не к Настьке, а лишь затем, чтобы выплатить старый долг Митро. А теперь вон как обернулось. Настька отказала князю. Знать бы еще, почему?
– Уж не из-за тебя, дурака… – вслух ответил сам себе Илья.
– Чего? – немедленно поинтересовался снаружи Митька.
– Господи, замолчишь ты или нет? – горестно спросил Илья, вставая и выходя из шатра. – Беги, черт, к Ваське в шатер, проси наковальню. Коней перековать надо, чтоб ночью незадачи не вышло.
В девятом часу вечера на углу Верхней Болвановки и Большой Гончарной, неподалеку от дома богатых цыган Картошек, стояла извозчичья пролетка. Молодой извозчик смолил самокрутку, грел дыханием ладони, озабоченно поглядывал на падающие с темного неба хлопья снега.
– Эк его не вовремя разобрало, а, барин? Ну как в минут завалит, а мы на резиновом ходу? Далеко ли уедем? Эх, говорил Тимофеич, сани вывози, а я, лапоть… Барин, долго ль ждать еще?
– Жди, леший, червонец дам! – сквозь зубы рыкнул Гришка, стоящий возле пролетки и всматривающийся в калитку дома Картошек. До сих пор он не был уверен, получится ли что-нибудь.
Вернувшись из табора домой, Гришка сразу же отыскал сестру. Выслушав торопливую, сумбурную исповедь брата, Дашка, как и ожидалось, первым делом принялась реветь. Затем, едва успокоившись, кинулась отговаривать его: мол, и грех, и опасно, и Картошки – не ангелы небесные, и до смертоубийства дойдет, если поймают… Но Гришка упрямо молча качал головой, а под конец рявкнул:
– Последний раз спрашиваю – поможешь аль нет?!
– Знамо дело, помогу… – икнув от неожиданности, сказала Дашка. – Что нужно?
Через полчаса Дашка, взяв с собой для приличия двух малолетних племянниц, торжественно укатила на извозчике в сторону Таганки. Обратно она вернулась уже в глубоких сумерках. Гришка извелся, дожидаясь сестру на крыльце, и, едва увидев приближающийся экипаж, выбежал навстречу:
– Ну, что, что? Что она сказала?
Дашка сделала ему страшные глаза, показывая на выпрыгнувших следом за ней девчонок, и пришлось заткнуться. Когда дети убежали в дом, Дашка слабо улыбнулась:
– Кажется, согласна она.
– Как это – «кажется»?
– Ну, я ее на кухне подловила, говорю тихонько: «Брат мой сегодня вечером будет ждать тебя со всеми детьми на углу с пролеткой». Она сначала обмерла, смотрит на меня, глаза по плошке, ничего не отвечает… А потом как заревет! И плачет, и плачет, и не останавливается… Я ее за руку трясу, спрашиваю – что брату сказать? А она не отвечает ничего. А тут еще и Картошиха нос в кухню сунула. Не знаю я, Гриша… Может, не ездить тебе туда?
– Поеду, – коротко сказал он.
Дашка пожала плечами и ушла. Вернулась через десять минут со своей лисьей шубой.