– Много чести – морду ему бить, – буркнул Яшка, выруливая со двора. – Башку отверну, и все.
Меня это мало утешило. Яшка был здоровым, сильным парнем, но и Моралес, по моим воспоминаниям, – не дистрофик. Хорошо, если Ванда окажется там и вдвоем мы их кое-как растащим. А если нет?..
Яшка покосился на меня.
– Да не бойсь. Не трону я его. – Он помолчал, глядя на заснеженную дорогу. – Мы с братанами ночью посидели, померекали… С утра Серега с Коляном барахолку пошли шерстить. Я так решил, что если она где-то ширево доставала, то рядом с домом. Может, запомнил ее кто, клиент-то она не постоянный… я думаю. А Гришка на Новослободскую поехал.
– Зачем?
– Ну, в записке-то, помнишь? «Новослободское метро, отдать фотографии». Может, она их печатать отдавала? Гришка пройдется, поспрашивает. Может, видал ее кто-нибудь. А Вовка здесь, по району бегает. У нас возле метро в шести местах карточки печатают, мало ли что.
Я молчала, пораженная размахом мелкобесовской деятельности. До Павелецкого вокзала, возле которого обитал Тони, мы доехали в безмолвии.
Прямо у подъезда я наткнулась на Стеллу Суарес. Она ставила на сигнализацию красную «Ауди».
– Нина? – удивилась она. – Что ты здесь делаешь?
– А вы? – нахально спросила я.
– Я ему звонила всю ночь. – Стелла не обратила внимания на мой тон и встревоженно терла пальцами виски. – Не берет, паршивец, трубку.
– Может, его нет?
– Ну да, как же… Идемте. Быстрее.
Она явно была взволнована. Втроем мы вошли в узкий, темный подъезд. Стелла неслась по лестнице впереди нас, и полы ее черного пальто развевались, как крылья.
Квартира была заперта. Я вновь и вновь нажимала на звонок. Из-за двери доносились его приглушенные трели. Яшка уже махнул рукой, собираясь уходить, но напряженно прислушивающаяся Суарес вдруг сделала резкий жест.
– Тихо! – и приникла ухом к двери. В следующий миг лестничную клетку огласили пронзительные вопли. Стелла орала по-испански, приникнув к замочной скважине. Я не понимала ни слова, но и так было ясно, что это самая отборная брань.
– Дверь сумеешь высадить? – остановившись на секунду, спросила она Яшку.
– Без проблем, – заверил Бес, бодро сбрасывая мне на руки куртку. Я зажмурилась, готовясь услышать страшный треск. Но в это время дверь медленно, словно нехотя отворилась.
Тони Моралес едва держался на ногах. Он был совершенно пьян и стоял, держась обеими руками за узкие стены коридора. Как он сумел добраться до двери и открыть ее – уму непостижимо.
– Каналья! – бросила Стелла и промчалась мимо него в комнату. – Ванда! Ванда, ты здесь?
Яшка потопал было следом, но вскоре вернулся и решительно сгреб Тони за шиворот.
– Нет ее тут. Ну, сука, давай разбираться?
– Яшенька, не надо! – взмолилась я. – Он же пьяный!
– Ни хрена. – Яшка внимательно изучил заросшую черной щетиной физиономию Моралеса и без особой деликатности бросил его на пол. – Он на игле. Посмотри на зрачки.
Я недоверчиво присела на корточки. До сих пор мне приходилось видеть наркоманов только в кино и криминальных новостях. Передо мной валялся на спине грязный, воняющий потом мужик в задранной на животе майке. Небритое лицо отливало синевой, мутные глаза с иголочкой зрачка были абсолютно безумными. Он пытался встать, но лишь беспомощно корчился, напоминая животное с перебитым позвоночником. Черные встрепанные волосы были засыпаны какой-то белесой пылью. Приглядевшись, я поняла – известка.
– Тони, ты слышишь меня? Я – Нина, подруга Ванды. Скажи, она была здесь? Приходила?
Тони хрипло застонал, попытался перевернуться. Изо рта его потянулась ниточка слюны. Ища опору, он ухватился за мое колено, я проворно отдернула его, и Моралес снова упал. Стон, ворчание, несколько непонятных слов. Красные сумасшедшие глаза, не мигая, смотрели на меня.
– Сеньорита… Сеньорита, сокорра… Сокорраме…
– Я не понимаю, – испуганно сказала я. Невольно протянула ему руку, и Тони судорожно вцепился в нее. От страха я заверещала в голос, по коридору застучали каблуки мчащейся из комнаты Стеллы, Яшка кинулся мне на помощь, но отодрать от меня Моралеса они смогли лишь вдвоем с Суарес.
– Каналья! Мерзавец! Ихо де пута! [2] – вопила Стелла. Каждое слово сопровождалось звонким ударом по моралесовской физиономии. Тони стоял на коленях, его голова безвольно моталась из стороны в сторону. Боли он, казалось, не чувствовал и лишь что-то бессвязно бормотал. Когда Стелла, разрядившись последней пощечиной и длинной испанской фразой, отвернулась к стене, я смогла разобрать слова:
– Помогите… Мне нужна доза, помогите… Сокорраме, сеньорита, мадре де диос…
– За испанку тебя принял, – без улыбки сказал Яшка. Нагнувшись к Тони, взглянул ему в лицо. – Конкретно подсел, лопух. Теперь, пока в чувство не придет, – ничего не скажет. Здесь до вокзала близко вроде?
– Из окна видно…
– Сейчас вернусь. – Яшка вышел из квартиры. Дверь хлопнула так, что зазвенели оконные стекла, но Тони не поднял головы. По искаженному жалкой гримасой бледному лицу текли медленные слезы.
– Помогите, сеньорита… помогите… Она не пришла… Она не принесла… Обещала, обещала… Ван… да… Позвоните Серому в Пуш… Пуш… В Пушкино… Он достанет…
Я отвернулась. Мне было жутко. Не хотелось даже спрашивать, кто такой этот Серый из Пушкина. Наверняка какой-нибудь продавец героина. Стелла стояла отвернувшись к стене, молчала. В квартире было холодно, распахнутая форточка скрипела на сквозняке. Подойдя, я прикрыла ее. Осмотрелась.
Когда-то это был очень красивый дом. Мебель темного полированного дерева смотрелась солидно, обои с блеклым рисунком выглядели бы вполне по-европейски, если бы не были местами залиты вином и чем-то еще, явно физиологического происхождения. Пахло отвратительно. По светлому квадрату на полу без труда можно было определить границы покинувшего квартиру ковра. Не было ни телевизора, ни музыкального центра, ни даже радио. На полу – осколки битой посуды. Наклонившись, я подняла один. Стекло с позолотой?
– Хрусталь, – глухо сказала за моей спиной Стелла. – Кубок «Канте фламенко», девяносто шестой год. Третье место среди профессионалов. А не напился бы накануне – взяли бы первое. Ванда сильно переживала…
Я положила осколок кубка на подоконник. Со стены смотрела огромная, наклеенная поверх обоев афиша ансамбля «Эстрелла» – такая же, что и в гримерной Суарес. На меня снова смотрела смеющаяся Ванда в алом платье. Лицо Тони было повернуто в профиль. Медальный профиль красавца со сверкающей улыбкой. Прямо под афишей стояла незастеленная кровать. На смятом, несвежем белье были отчетливо видны засохшие извержения желудка. Чувствуя, что меня начинает подташнивать, я вернулась в прихожую.