– Поехали, Дато.
Тот молча поднялся с места. Бледный Миша тоже поднялся, забыв на краю стола очки. Я взяла их и, уходя, еще раз взглянула на отца Фотия. Он по-прежнему сидел на полу, не замечая нас. Его дрожащие пальцы перебирали расколотые иконы. Почему-то я подумала о том стареньком священнике в охваченной огнем Одессе, который обвенчал без свидетелей в пустом храме белогвардейского офицера и молоденькую беременную польку. Но голос Дато полусердито окликнул меня из прихожей, и я торопливо вышла из комнаты.
…– Нинка, вставай! Нинка, вставай! Просыпайся немедленно! Совесть у тебя есть или нет?!
– Нет у меня совести… Катька, отстань… Сегодня же воскресенье… Катька?!!
Я торчком села на месте, ошалело осмотрелась по сторонам. Вместо собственной комнаты перед глазами были обшитые фанерой стены, некрашеный стол, штабеля книг на полу и подоконнике и сердитая Катькина физиономия.
– Ты, мать, совсем с ума сошла! – заявила она. – Дома надо ночевать порядочным девицам!
Господи, где я? Обведя комнатку безумным взглядом, я убедилась, что нахожусь у Миши. В голове всплыли вчерашние события. Я вспомнила ночное посещение квартиры отца Фотия. Вспомнила, как мы ехали по темным улицам обратно в монастырь. Разумеется, мне нужно было отправляться домой, но я боялась оставить одного Мишеньку, которого все произошедшее подкосило окончательно. В машине он тихонько всхлипывал, отвернувшись к окну, и совсем по-детски повторял: «Но как же так… Как же так… Боже мой…» Дато тактично делал вид, что ничего не слышит, но, подвезя нас к монастырю, заявил: «Я сейчас», исчез и вернулся с двумя бутылками «Гжелки». Через час они с Мишей сидели за столом, чокались глиняными кружками и дурными голосами пели «Никому теперь не верит Мэри». Потом Миша размахивал перед носом Дато книгой «Иконопись новгородской школы» и пытался поцеловать глянцевое изображение святого Гавриила. Потом Дато бил себя кулаками в грудь и кричал, что все иконы мира бледнеют перед собором Светицховели во Мцхете. Потом… Потом, наверное, я заснула, потому что больше ничего не могла вспомнить.
Оглядевшись, я увидела, что Мишина каморка заполнена людьми. Присутствовали все пятеро Бесов, Катька, Миша, храпящий в углу на раскладушке, и Дато – как обычно, в радужном настроении.
– Почему ты меня не разбудил?!! – завопила я.
– Зачем? – пожал плечами мальчишка. – Вы устали…
– А бабушка знает?!
– Я ей сказал, что ты у Петьки, – ухмыльнулся сидящий на ящике Бес. – Личную жизнь устраиваешь. Кажется, купилась старушка.
– Не скалься, балбес. Где моя сумка?
Взгляд в маленькое зеркальце подтвердил мои худшие опасения. Волосы выбились из прически и торчали во все стороны, под глазами лежали синеватые тени, тушь с ресниц размазалась и поплыла, и в общем я была похожа на Маньку Облигацию. Катька поймала мой панический взгляд и моментально сориентировалась:
– Все – вон. Пошли, пошли отсюда, мужики, идите покурите… Марш, я сказала! Хотите, чтоб я вечером вместо пирогов на свидание пошла?!
Катькин шантаж, как обычно, увенчался успехом: Бесы с необыкновенной быстротой очистили помещение, утащив за собой Дато. Спящий мертвым сном хозяин опасности не представлял. Я торопливо умылась из рукомойника в углу и принялась заново наносить косметику. Катька с любопытством осматривала комнатку, иконы и книги, одновременно вводя меня в курс событий. Они развивались следующим образом.
В десять часов утра в квартире Мелкобесовых раздался телефонный звонок. Поскольку в такую несусветную рань все семейство, кроме не ночевавшего дома Беса, еще спало, из постели геройски вылезла одна Катька. Схватив трубку, она без особой деликатности высказала свое мнение об умственных способностях звонившего, объявила, что Яшки дома нет и где он шляется ночами – она не знает, что старшие братья перед ней не отчитываются и что дома они по делам не принимают, а к обеду будут на барахолке, так что со всеми вопросами – туда. В ответ трубка мягко извинилась, представилась Георгием Барсадзе и сообщила о том, что Ванда нашлась.
Пудреница вылетела у меня из пальцев и разбилась на деревянном полу. Я, не взглянув на нее, вцепилась в Катьку:
– Как нашлась? Где она?
– В Пушкине, в больнице.
– Живая?!
– Сотрясение мозга. Так что собирайся живей, наши сейчас туда едут.
Что-то в голосе подруги насторожило меня. Я отодвинула косметичку.
– Наши? А ты?
– Ну а чего всем-то тащиться? Я тесто поставила… Бесам обещала, что пирогов нашлепаю. – Катька упорно смотрела в сторону. – И стирать с матерью хотели. Завтра-то уже на работу, когда же мне…
– Катьк… – Я села рядом с ней. – Ну ты что?
– Да ничего. Не поеду я. Нашлась она – и нашлась, слава богу. Можно теперь и своими делами заняться. И не смотри на меня так! Сама-то чего туда несешься? Она тебя звала?
– Но ведь Барс позвонил… – Я невольно смутилась.
– Ну да – Барс! А не она… – Катька, насупившись, встала, отошла к окошку. – Ей-то, можешь успокоиться, никто не нужен. Я, конечно, что… Сразу Бесу на мобильник названивать начала, прямо с Маринки его стащила. Уж кому-кому, а ему вовсе туда ехать незачем! Чего позориться зря, она ему черт знает когда отставку дала. Какое там, ничего слушать не стал! Чудо мое в перьях, и за что такое наказание…
Я не стала выяснять, что именно Катька считала наказанием – самого Яшку или его чувства к Ванде. Продолжать спор не имело смысла.
– На, держи. – Катька протянула мне пакет с Наоми Кэмпбелл. – Икона ее. Пусть радуется – отыскали… И вот это возьми, здесь печенье и смородина тертая, мать положила. От меня – привет. И давай уже домазывайся – с одним накрашенным глазом ехать собралась? Совсем с ума посходили с этой Марсианкой!
К больнице номер один города Пушкино мы подъехали на двух машинах полтора часа спустя. Трехэтажное серое здание скрывалось в глубине обширного, занесенного снегом двора. Вдоль ограды тянулись голые кусты сирени, по белой клумбе расхаживали две вороны, третья в стороне теребила хлебную корку. По расчищенным дорожкам чинно прогуливались старушки. Наше прибытие произвело небольшой переполох. Бабки, настороженно кудахтая, сбились в кучу у подъезда и с ужасом наблюдали, как из черного джипа выскакивают один за другим братья Мелкобесовы. До меня донеслись обрывки разговора:
– О – бандиты явились! Говорила я – здесь из ихних кто-то лежит!
– А рожи-то, рожи! Куды милиция смотрит?
– Гли, и девку с собой привезли…
– Один-то еще вчера явился. Точно вам говорю – чеченец самый главный!
– Да вон он стоит! У, разбойничья морда…
У крыльца действительно стоял Барсадзе. Я еще при въезде во двор узнала его огромную фигуру в черном плаще. Увидев меня, он подошел. Первыми словами Барса были:
– Нина, простите меня.