Был самый обычный июльский понедельник. Она ехала в метро, прислонившись к металлической стойке в центре вагона, почти не обращая внимания на обступивших ее со всех сторон других пассажиров. В одной руке у нее был портфель, в другой она держала на уровне глаз свернутую пополам Times. На часах было 7.40 утра, самый час пик. Ей нужно было проехать тридцать кварталов под землей до нужного места.
Все места в вагоне были заняты ехавшими на работу людьми, и ее зажали в узком проходе между сидениями. Она перестала пить кофе в метро, загубив не один костюм в попытках удержать бумажный стакан в давке. Но остановись она купить свой обычный эспрессо из кофе французской обжарки тем утром, то скорее всего она села бы на другой поезд.
Порой какие-то пять минут способны изменить всю твою жизнь.
— Этот гад-машинист растрясет нас до смерти, — пробурчал кто-то по соседству.
— Простите, — пробормотал стоявший рядом мужчина, в который раз потерявший равновесие и ткнувшийся в нее.
— Ничего, — ответила она.
Опустив газету, она посмотрела сквозь толстое поцарапанное стекло вагонных дверей в слабо освещенный тоннель. Вертикальные бетонные опоры отбрасывали тени, и эти темные зияющие провалы пролетали очень быстро. Как-то слишком быстро.
Когда бизнесмен навалился на нее в очередной раз, она сунула газету под мышку, прижала портфель локтем к груди и вцепилась в металлическую стойку обеими руками. Поезд стремительно несся вперед, она с трудом держалась на ногах, сердце учащенно забилось. Ей пришлось расставить ноги, чтобы не упасть. Все остальные пассажиры тоже еле удерживались на ногах.
Поезд стал поворачивать и, похоже, накренился на один бок. Сквозь пульсирующий шум в ушах она услышала, как наконец-то завизжали тормоза. Ну вот, мы останавливаемся. А ты волновалась.
Это было последнее, о чем она подумала, перед тем, как мир перевернулся и раздался скрежет сминающегося металла вместе с пронзительными криками беспомощных людей. Погрузившись в полубессознательное состояние, она улавливала какие-то отрывки слов и мельтешащие образы, а потом все перестало существовать, и остался лишь ослепительный свет перед глазами и невыносимая боль в голове.
Она попыталась сесть, но поняла, что малейшее движение вызывает новую волну мучительной боли в правой ноге. Она чуть не задохнулась от этой адской пытки и тут поняла, что у нее привязаны руки. С огромным усилением открыв глаза, она увидела над головой большой серебристый диск с яркой белой лампой посередине, от которой было горячо.
Сквозь слепящий свет и пелену неописуемой боли она услышала разные громкие голоса и обрывки фраз.
Закрытая травма черепа… Открытый перелом голени…
Кто-нибудь, позвоните в операционную… еще один пострадавший…
Возьмите у нее кровь на анализ… вколите четыре кубика…
Нужен рентген грудной метки и брюшной полости…
И экспресс-ЭКГ…
Из последних сил она попробовала заговорить.
— Что… о боже… где… — произнесла она, безуспешно пытаясь сфокусироваться на освещенном сзади силуэте человека, появившегося в поле ее зрения.
Ласковые руки не дали ей встать, и она услышала глубокий спокойный голос.
— Вы попали в аварию. Вас привезли в Бельвью. Можете сказать мне свое имя?
Она попыталась произнести свое имя, но не смогла из-за очередного приступа кошмарной боли. Она продолжала смотреть вверх, смутно чувствуя, как чьи-то пальцы погладили ее по лицу. Постепенно из темноты перед ее глазами стали проступать черты лица, за которые она смогла уцепиться, чтобы не утонуть в океане смятения и боли. Она разглядела склонившееся над ней лицо и увидела синие глаза — такие темные, почти фиолетовые, с напряженным и пронизывающим взглядом. Черные волосы, густые и непокорные, выбивались из-под хирургической шапочки. Красивый высокий лоб, рельефные скулы и почти мужская волевая челюсть.
— Вы поправитесь, — услышала она.
Ей ничего не оставалось, кроме как вверить себя в руки этого врача с уверенным взглядом.
Пять лет спустя
— У меня нет времени на интервью, — заявила Сакстон Синклер с плохо скрываемым раздражением, входя без разрешения в кабинет заведующего хирургическим отделением одним июньским вечером. — И я буду весьма признательна, если ты не станешь что-то решать за меня без предварительного обсуждения со мной.
Пятидесятилетний мужчина с аристократической внешностью, сидевший за столом из орехового дерева, пригладил свои подстриженные у дорогого парикмахера седые волосы, аккуратно сунул ручку Waterman в карман своего накрахмаленного белоснежного халата, откинулся в кожаном крутящемся кресле и посмотрел на нее.
— Прости, я думал, моя секретарша сообщила об этом твоей, — сказал он отработанным тоном завзятого бюрократа.
— Очевидно, что нет, — ответила она, ни капли не веря ему и зная, что это неверие чувствуется в ее голосе. — У меня три новых лечащих врача, ординатор первого года и еще несколько совершенно зеленых резидентов, которые начинают работать в моей травматологии на этой неделе. Так что у меня нет ни одной лишней минуты на общение с каким-то там журналистом. Тебе придется подыскать кого-то другого.
Престон Смит улыбнулся, подумав, с каким удовольствием он уволил бы эту нахалку. Энергичная темноволосая женщина в темно-синих хирургических штанах и рубашке стояла слишком близко к его столу, нарушая субординацию. На поясе у нее висело два бипера: один вызывал ее в приемный покой или на вертолетную площадку, а другой — в палату интенсивной терапии. Худая и длинноногая, она была не в его вкусе, ее телосложение казалось ему чересчур спортивным. К тому же Смит считал ее слишком агрессивной. Она, возможно, даже не заметила, что наклонилась вперед, расставив ноги и прижав руки к телу.
Какая жалость, что университетское руководство так заботилось о половых и прочих характеристиках заведующих кафедрой и отделений! У него были связаны руки. Явная предвзятость могла негативно сказаться на дальнейшем финансировании из бюджета штата и федерального бюджета, особенно сейчас, когда все учреждения сталкивались с нехваткой средств. Те, кто стоял над ним и контролировал расходы больницы, не погладили бы его по головке, уволь он одну из немногих женщин, возглавлявших отделение в университетской больничной системе. Смит привык не вспоминать о том, что, помимо этого, она была одной из ведущих хирургов-травматологов штата и уже не раз попадала на страницы газет и журналов. Закрытая, державшаяся особняком, фанатично преданная своей работе, она была невыносимо компетентна, а ее репутация — безупречна. Ему было абсолютно не за что зацепиться ни в профессиональном, ни в личном плане, чтобы поставить ее на место. Маскируя свою антипатию, он прибег к фамильярности, которую она никогда не поощряла.