— Даже так? — Бесноватый присмотрелся ко мне повнимательней. — Кто ты, брат?..
Я попытался ответить. Ответить на языке, которого не знал. И только в последний момент сумел прикусить язык. Заточенный в душе бес взвыл в бессильной ярости и рванулся на волю, но на сей раз я удерживать его не стал. Наоборот, собрал все оставшиеся силы в кулак и выкинул нечистого вон.
Но не просто из себя. Ожидавший ответа крепыш рывок прозевал, и моя ладонь ударила его в грудь. От несильного вроде толчка дядьку отшвырнуло шагов на двадцать. Снеся хлипкий заборчик палисадника, бесноватый со всего размаху врезался в стену особняка. Врезался, отскочил, рванул ко мне — и тут его накрыло.
Движения вмиг потеряли плавность, стали дергаными, будто у попавшей в ловчую сеть птицы. Оказавшиеся запертыми в одном теле бесы сцепились друг с другом в жуткой схватке. Не было криков, воя, вырванных собственными пальцами глаз и откушенного языка — ничего из обычных проделок бесноватых. Но когда через несколько мгновений тело рухнуло на землю, жизни в нем оставалось не больше, чем в могильном прахе. Седые волосы, высохшая и потрескавшаяся кожа, жутковатый оскал перекошенного судорогой рта.
И никакого следа потустороннего присутствия — не сумевшие поделить тело бесы зашли слишком далеко и просто-напросто уничтожили друг друга.
Да и со мной творилось нечто непонятное, и обвисшие, будто плети, руки были наименьшей из проблем. Внезапно возникло ощущение, что вместе с бесом ушла едва ли не половина жизненных сил. Словно не слишком опытный хирург не стал разбираться и вместе с опухолью откромсал скальпелем добрый кусок здоровой плоти. И прямо сейчас в открытую рану утекают воспоминания, эмоции и желания. Вся моя жизнь. А ее место заполняет пугающе-безликая пустота. Серая хмарь. Ничто.
Что происходит?!
Неужели я настолько сросся с бесом? А вот и тьма пожаловала…
VI
Очнулся я от тряски, растревожившей и без того нывшую правую кисть.
Карета на колдобинах подпрыгивает? Так и есть. А с рукой что? Отлежал? Нет, не похоже… О Святые!
Воспоминания навалились разом: короткая схватка, изгнание беса, видения…
Когда очнулся во второй раз, в голове немного прояснилось, и я начал обращать внимание на будто через толщу воды доносившийся разговор.
— Сколько? Сколько, я тебя спрашиваю? — рычал Джек, хорошенько прикладывая связанного зятя покойного барона головой о дверцу кареты. Все верно: допрос надо начинать, пока арестованный не успокоился, не вспомнил о высоких покровителях, не начал изворачиваться и лгать, пытаясь спасти собственную шкуру. — Сколько?!
— Полсотни, может, пять дюжин… — простонал крысеныш. — Не больше!
— Получал сколько? — даже не обернулся на мой полувздох-полувсхлип Пратт.
— По сотне за оставшихся, за вернувшихся — по три.
— Возили куда? Норвейм, Ланс, Драгарн?
— Не знаю… — Кровь, стекавшая по лицу из разбитого носа, пятнала белоснежный воротник сорочки растерявшего весь свой лоск помощника коменданта.
— Куда?! — озверевший Джек двинул кулаком тюремщику по уху. — Убью!
— В Ла-а-анс, — всхлипнул тот. — Там отше-е-е-льник…
— А братья-экзекуторы, они в деле?
— Не зна-а-аю…
Я закрыл глаза. Меня это теперь совершенно не интересовало. Меня уже вообще ничего не интересовало. Абсолютно.
Только сейчас, немного придя в себя, я понял, что натворил. Понял, на что себя обрек. И мне стало страшно.
Когда человек теряет зрение или слух — это можно пережить. Когда человек теряет часть себя — гораздо хуже. Но тоже не смертельно. А вот собственноручно вырванный и выброшенный на помойку талант — это будет жечь всю оставшуюся жизнь. Да и можно ли назвать подобное существование жизнью?
Теперь мне стали прекрасно понятны устремления экзекуторов. Стоит только ощутить в себе отголосок силы, запретного знания, нечеловеческого могущества — и уже невозможно остановиться. Именно поэтому умирали на дыбах и горели на кострах бесноватые; в муках отдавая частицы своего таланта неодаренным, но умным, хитрым и практичным палачам. Делая их сильнее и могущественней. Давая им смысл жизни — ибо все остальное только тлен и прах.
А я сам — пусть спасая жизнь, но все же сам! — отрекся от таланта. Таланта, позволявшего видеть и ощущать недоступное простым людям. Таланта, который никогда больше не загорится во мне подобно маленькому солнцу. И который я не смог оценить по достоинству, пока не потерял.
Я обменял его на собственную жизнь.
Но был ли равноценным обмен?
Впрочем…
Да какая теперь, собственно, разница? Накладывать на себя руки я точно не собираюсь. И вообще, если уж на то пошло, раз люди бывают одержимы бесами, кто сказал, что невозможна обратная ситуация? Действительно — кто?..
Год 973 от Великого Собора
Месяц Святого Иоанна Грамотея
I
Ополченцы покидали Мерн на исходе ночи. В предрассветной тишине, лишь изредка разрываемой заполошным собачьим лаем. Ни красивых слов чиновников городского магистрата, ни плача жен и матерей, ни скупых напутствий отцов и старших братьев. Только скрип тележных колес, лошадиное ржание и негромкие голоса отправлявшихся на войну мужчин. Да еще брех собак, но куда ж без него…
По листве деревьев, дорожной грязи и лужам шелестел мелкий дождик, окраина города постепенно таяла, теряясь в серой пелене. Обоз с ополчением уходил на войну ночью, чему назначенный на время пути старшиной помощник бургомистра Арнольд Вадер был только рад. Меньше всего ему хотелось утешать заплаканных женщин и, глядя им в глаза, врать, что «все будет хорошо». Хорошо уже точно не будет, и далеко не все из ополченцев вернутся домой. Далеко — да…
Помощник бургомистра зябко поежился, поправил воротник плаща и вновь привычно-обреченно принялся перебирать в памяти имена отправлявшихся на войну горожан. Многие из тех, кто помоложе, выросли на его глазах, да и остальных он хотя бы в лицо, но знал — Мерн городок не из великих. Все на виду.
И пусть в ополчение отбирать старались в основном «кого не жалко» — бездетных холостяков, запойных пьяниц, голытьбу да парней из многодетных семей, легче от этого не становилось. Еще ведь и добровольцы были…
Арнольд Вадер тяжело вздохнул и обернулся к шагавшему рядом с телегой невысокому худощавому пареньку. Умное лицо, вихры выбивающихся из-под капюшона плаща светлых волос, въевшиеся в пальцы чернильные пятна…
— Да, дядя?
— Не передумал? — в который уже раз уточнил у племянника старшина городского ополчения. — Еще не поздно…
— Нет! — упрямо сжал губы Карл Вадер и отвернулся. В предшествующие сборам дни ему удавалось этого разговора избегать, но дальше так продолжаться не могло. Приказ «ни шагу от телеги!» не оставлял никакой возможности для маневров.