На голом черепе мертвеца грозно блистает драгоценными камнями корона с высокими зубчиками, пустые глазницы отыскали невидимым взглядом дерзкого грабителя, затем он неуловимо быстро нагнулся, а распрямился уже со зловещего вида загнутым на конце, словно клюв хищной птицы, мечом.
– Не боюсь! – прокричал Нил и, выхватив клинок, загородил собой Лоенгрина вместе с конем.
Скелет взмахнул мечом, лезвие прочертило в воздухе длинную дугу. Нил пытался парировать, однако руки тряхнуло, раздался короткий звон. Его ноги инстинктивно бросили тело в сторону, но недостаточно быстро: плечо ожгло острой болью, по земле запрыгал смятый сильным ударом стальной наплечник.
Скелет пошел на него, шагая крупно и победно. В пустых глазницах вспыхнул зловещий багровый огонь.
– Господи! – вскричал Нил. – Да что в твоем мире творится?
Он в страхе взглянул на рукоять меча в своей руке с обломком лезвия, а сам срубленный почти под корень клинок остался на земле. Скелет, ухмыляясь оскаленным ртом, медленно шел на него и неспешно поднимал меч для последнего удара.
Под ноги отступающего Нила попался камень, он охнул и повалился через него, а меч скелета просвистел над головой и больно дернул за волосы, заодно срезал прядь.
Нил начал отползать на спине, но уперся в огромную надгробную плиту. Скелет снова занес смертоносный меч.
– Стой, – раздался спокойный голос Лоенгрина. – Именем Господа велю тебе остановиться!
Скелет, не опуская меча, повернул голову в сторону паладина, багровые глазницы вспыхнули жарким огнем.
– Он должен, – прогремел сухой, как прокаленные на солнце камни, – быть наказан!
– Я сам его накажу, – пообещал Лоенгрин.
– Как?
– По заслугам, – сказал Лоенгрин. – А еще он извинится перед тобой и положит плиту на место.
Скелет мрачно рассматривал рыцаря в сверкающих доспехах, огни в глазах то вспыхивали красным огнем, то становились темно-багровыми и почти совсем гасли.
– Хорошо, – проговорил он. – Я это сделаю. Но не потому, что это говоришь мне ты…
– Ладно-ладно, – сказал Лоенгрин торопливо, – остальное неважно!
– А потому что твой отец… – продолжал скелет, но Лоенгрин крикнул повелительно:
– Больше ни слова! Отправляйся на место!
Скелет молча повернулся и неспешно, словно подчеркивая, что это не рыцарь ему велел, а он сам так изволил, вернулся к пустому гробу, лег во всю длину, руки сложил на груди, рукоять меча осталась стиснутой костлявыми пальцами.
Нил кое-как поднялся, все тело бьет дрожь, из раненого плеча сочится кровь, ноги как из лебяжьего пуха, то и дело стараются подломиться в коленях, в горле пересохло, словно трое суток в нем не было ни капли воды.
– Чего это он…
– Извинись, – велел Лоенгрин строго, – а потом положи крышку гроба на место.
Нил кое-как приблизился к открытому гробу, его тряхнуло сильнее, когда в пустых глазницах увидел зловеще разгорающийся багровый огонь ненависти.
– Прошу простить меня, – заговорил он торопливо дрожащим голосом, – дурака… Не по злобе я…
Глаза скелета продолжали полыхать пурпуром, в котором Нил устрашенно видел огни ада.
– А по дурости, – закончил он отчаянным голосом, – которую из меня никак не выбьют ни родители, ни наставники, ни друзья, что поумнее…
Глаза скелета медленно погасли. Нил перевел дыхание, сердце колотится, как овечий хвост при виде волков. Он нагнулся и ухватился за край крышки, но каменная плита лишь чуть-чуть сдвинулась.
Лоенгрин, все такой же ровный и неподвижный, играл концом повода, раскручивая его вокруг пальца то вправо, то влево, и наблюдал за отчаянными попытками оруженосца без всякого выражения.
Нил стиснул челюсти, в другое время рыцарь моментально пришел бы на помощь, совсем не обращая внимания, что черная работа – для оруженосца. Все видели, как он помогал заносить в замке привезенные дрова на кухню, но сейчас не шевельнет и пальцем, что значит, сам сбросил плиту – сам и водрузи на место.
Он пыхтел, надрывал жилы, страшно скрипел зубами, плиту удалось подтащить к гробу, но тот как будто стал еще выше на постаменте, понадобится объединенная мощь десяти человек…
Лоенгрин сказал недовольно:
– Ну ты скоро? Нам нужно ехать. Или тебя оставить здесь?
– Нет-нет, – сказал Нил поспешно. – Я уже заканчиваю. Почти. Сейчас начну и… закончу.
Он отыскал длинный толстый шест, подважил плиту на одном конце, начал ногой подсовывать камни, поддел и приподнял еще чуть, вбил камень дальше, пот начал заливать глаза, но плита таким образом медленно приподнималась, наконец сровнялась краем с гробом.
Лоенгрин в нетерпении похлопывал хлыстом себя по сапогу, Нил ухватился за плиту обеими руками, напрягся, взмолившись Господу, чтобы не соскользнула назад, раздавит своей тяжестью, уперся грудью и начал надвигать на открытый гроб, закрывая скелет с его чуть-чуть загорающимся огнем в глазницах.
Плита натужно скрипела и не хотела двигаться. Он хватал раскаленный воздух широко раскрытым ртом, едкий пот выедает глаза, за спиной издалека-издалека, словно как из глубины леса, донесся раздраженный голос Лоенгрина:
– Ну что так долго?
– Уже… заканчиваю, – прохрипел Нил.
– Тогда побыстрее, побыстрее…
– Уже почти, – ответил Нил сипло, – почти… совсем… уже…
В последнем усилии, почти ничего не видя, он уперся ногами и толкнул плиту всем телом. Ему почудилось, что скелет поднял костлявые руки и помог изнутри приподнять плиту и поставить ее на место поточнее.
Лоенгрин развернулся в седле, расправил повод.
– Ты что, остаешься?
– Я… уже… на коне… – прохрипел Нил. – И всюду… за вами, мой лорд…
Он всполз на своего скакуна, как на высокую гору, там завалился, обхватив шею коня обеими руками, и шептал, чтобы тот только не отставал, только не отставал от коня сюзерена.
Лоенгрин не пускал нарочито ни вскачь, ни даже рысью, пока Нил лежал лицом на конской гриве, обхватив ее руками.
– А какой луг справа, – донесся до Нила жизнерадостный голос рыцаря. – Взгляни, какое чудо!
Нил чуть повернул голову, перед глазами плыло что-то мутно-зеленое.
– Ага, – прохрипел он. – Какая трава… сам бы ел…
– А взгляни налево, – продолжал Лоенгрин прочувственно. – Какое дивное озеро и как в нем красиво и целесообразно распределены кувшинки и эти вот широкие листья!
– Ага, – подтвердил Нил сипло, силясь открыть залитые едким потом глаза, – а какие жабы на этих листьях…
– Дивный мир создал Господь, – сказал Лоенгрин проникновенно. – Думаю, твое мохнатое сердце замирает от восторга… Ведь замирает, не так ли?