– Что действует?
– Да заговор этот. Могу и тебя научить – вдруг пригодится на будущее.
Илюшин сел на ступеньку и выжидательно посмотрел на Якова Матвеевича.
– Прежде чем валерьянку пить и таблетки глотать, – начал старик, – нужно сделать вот что: сначала соединяешь кончики мизинцев, затем – безымянных, потом – средних, указательных и больших пальцев. Только очень внимательно, ни на что не отвлекаясь. В этом упражнении, как доктор мне сказал, самое главное – ни на что не отвлекаться. Ну и кое-что говорить про себя.
– Что говорить?
Илюшину показалось, что старик смутился.
– Э-э-э… да глупости говорить, в общем. Стишок один, вроде как для малышей.
– Какой?
Макару стало смешно – не столько от «стишка для малышей», сколько от того, что Якову Матвеевичу явно стало неловко повторять чепуху.
– Не стишок даже – так, строчки. В общем, говоришь вот что…
Старик решился и прочитал вслух, соединяя пальцы поочередно на каждой новой строчке:
Кошка мурлыкает,
Птица чирикает,
Старик идет,
Поле цветет,
Течет река…
Он расцепил пальцы, покрутил перед лицом Макара руками:
– А затем добавляешь последнюю строчку, и на каждый слог пальцы снова соединяешь, но уже наоборот – от большого к мизинцу. А последняя строчка – «Над ней облака». Понял?
Илюшин рассмеялся и повторил:
– Кошка мурлыкает, птица чирикает, старик идет, поле цветет, течет река – над ней облака. Яков Матвеевич, это почти шедевр. В вашем докторе умер поэт.
– Вот ты шутишь, – строго сказал Афанасьев, – а способ-то, между прочим, очень даже хороший. Тут самое главное не стихи читать, а под каждую строчку представлять: вот кошка мурлыкает – соедини мизинцы и представь, как она на крылечке сидит и мурчит. Вот птица чирикает – следующие пальцы сведи вместе и вообрази воробья на ветке. Понял? Все, что говоришь, воображай! На моем поле, скажем, маки цветут, а на твоем будут ромашки. И облака тоже нужно представить, когда в обратную сторону по пальцам идешь. А доктора моего не ругай – скептиками-то мы все можем быть, а он мне тогда помог, и до сих пор я его добрым словом вспоминаю. Бывает, забеспокоишься о чем-то, испугаешься, всю эту галиматью про себя повторишь – глядишь, валерьянка-то уже и не требуется.
Яков Матвеевич увидел, что улыбка медленно сползает с лица гостя. Уставившись на ступеньку, на которой дрожал солнечный зайчик, Илюшин мысленно перенесся в другое утро, когда молодая женщина в перепачканном плаще сидела напротив него, методично соединяя пальцы, а он несколько раздраженно наблюдал за ней. «Не обращайте внимания, я пытаюсь прийти в себя. Это… такой набор, для релаксации. Противное слово – релаксация, но ничего лучше не придумывается».
– И кто же вас научил этому нехитрому способу? – медленно проговорил Макар.
– Был такой доктор – Антон Павлович, – неохотно ответил старик. – Соколов его фамилия. Хирург. Я его знал, потому что он в гости ходил к Шестаковым, – так и познакомились, через забор. Неплохой был мужик, упокой господи его душу. Вот он и научил.
– Соколов, значит, – повторил Макар. – Антон Павлович. Спасибо, Яков Матвеевич.
Развернулся – и торопливо пошел прочь, оставив недоуменно глядевшего ему вслед старика, не понимающего, за что его поблагодарили.
Ксеня открыла дверь, расшугав котов, которые так и лезли под ноги, и сразу увидела, какое странное, непривычно серьезное лицо у Макара. Но спросить ничего не успела, потому что он ее опередил.
– Что ты читаешь про себя, когда пытаешься успокоиться? – спросил Илюшин, заходя в дом.
– Я? – Ксеня опешила от его вопроса. – Один стишок. А что?
Макар сел и посмотрел на нее снизу вверх своими серыми, очень ясными глазами.
– Кошка мурлыкает… – проговорил он. – Птица чирикает. Старик идет. Поле цветет. Я прав?
– Откуда ты знаешь?! Я думала, Антон Павлович это сам придумал…
– Он, наверное, сам и придумал. – Илюшин прикрыл глаза и даже не погладил Вилку, вскочившую ему на колени. – Ксения Ильинична, почему же вы мне раньше не рассказали, что были знакомы с Соколовым?
От его «выканья», интонации и усталости, отчетливо слышной в голосе, Ксеня окончательно растерялась. Она присела рядом с Макаром, погладила его по взъерошенным волосам.
– А это важно? – осторожно осведомилась она. – Это имеет какое-то значение? Он умер несколько лет назад, и я понятия не имела, что ты был с ним знаком…
– Я не был. – Илюшин открыл глаза, перехватил ее руку и встал. – Сейчас мы пойдем в комнату, и ты расскажешь мне все – Ксеня, все! – что связано с Антоном Павловичем Соколовым.
О них стали сплетничать, стоило кому-то из медсестер заметить Пестову и Соколова обедающими вместе. В какой момент началась их дружба, Ксеня не могла бы ответить: наверное, после того, как пришел новый главврач вместо прежнего – сурового старикана, державшего «свою» больницу в ежовых рукавицах, но при этом уважаемого всеми врачами и сестрами. Новый главный был вальяжен, толст, говорил медленно и лениво, выцеживая слова по одному, словно даря драгоценность слушавшему. В первую же неделю по отделению поползли слухи, будто новый ни с того ни с сего наорал на одного из хирургов и сделал это якобы в присутствии больного, но подтвердить эти слухи никто не мог, и вообще было непонятно, откуда они взялись.
Как бы то ни было, Олег Федотович Ксении при знакомстве очень не понравился, поскольку показался образцовым напыщенным дураком. Она надеялась, что первое впечатление окажется неверным, но с ужасом видела, как буквально на глазах меняется все в больнице, которую она любила, хотя порой и проклинала работу, вытягивавшую из нее все силы.
Про молчаливого красавца Антона Павловича по больнице ходили сплетни – говорили, что он уехал из соседнего Тихогорска от своей большой любви, которая была замужем, а потом развелась, но снова выскочила замуж за какого-то местного чиновника, предпочтя его обаятельному хирургу. Еще говорили, что потому-то и позволяет себе Соколов пару, а то и тройку раз в год напиваться до белых чертей и не идет на серьезные отношения с женщинами, лишь на короткие интрижки. Одно знали совершенно точно: много лет назад у Антона Павловича трагически погиб близкий друг, и нашлись в больнице врачи, которые были знакомы с Борисом Чудиновым. Как-никак, Тихогорск и Анненск – городки небольшие, расположены близко, и у кого-то даже сохранилась фотография с праздника, на которой молодые Антон и Юрий стояли в обнимку под мохнатой елью и лица у обоих были пьяные и счастливые.
Ксения сплетнями не интересовалась и хирургу симпатизировала издалека. Но как-то они разговорились после смены, затем пообедали в больничной столовой и постепенно незаметно друг для друга сблизились, удивительно легко найдя общий язык – молодая врач-кардиолог и уже немолодой, изредка выпивавший хирург, не имеющий ни друзей, ни близких. Во время одной из их бесед Ксеня вдруг увидела перед собой глубоко несчастного человека, заполняющего пустоту работой, хотя Соколов никогда ей не жаловался, да и вообще их беседы не выходили за рамки обсуждения историй пациентов и размышлений из разряда «о жизни».