– А вот тут вы ошибаетесь, – возразил Макар. – Имеют.
Не спрашивая разрешения, он прошел к своему креслу, которое отодвинули к окну. На миг ему показалось, что Леонид бросится на него, но тот лишь набычился, не спуская с Илюшина ледяного взгляда. «Все-таки я застал их врасплох. – Макар испытал слабое удовлетворение от этой мысли. – Они не думали, что я вернусь».
Эля, поколебавшись, тихонько присела на краешек стула. На нее никто не обратил внимания – все взгляды были прикованы к светловолосому парню, непринужденно опустившемуся в кресло и закинувшему ногу на ногу. «Зачем он их злит? – подумала девушка. – Они же его выставят! Даже мое присутствие их не остановит».
– Может быть, вы все же… – начала Эльвира Леоновна, но Илюшин перебил ее:
– Я должен отдать вам должное, господа. Вы меня провели, и сделали это красиво. Если бы не случай, я сегодня же уехал бы из вашей гостиницы в полной уверенности, что на моих глазах случилась попытка обмана: бессовестные дети хотели заставить свою мать продать дом, чтобы на вырученные от продажи деньги каждому приобрести по маленькой квартирке. Для чего придумали пугать постояльцев поддельными призраками, рассказывать зловещие истории, а заодно доводить до нервного срыва свою маму, которая и так страдала после смерти сестры. Кстати, о сестре…
Илюшин встал, выдвинул ящик стола, в котором незадолго до этого обнаружил фотографию молодых Эльвиры и Розы Шестаковых. Но сейчас ее там не было. Он вернулся обратно.
– Одну из ошибок я совершил сам, никто меня к ней не подталкивал, – признался он. – Я был уверен, что одна из разгадок этого дела должна заключаться в сходстве близнецов. Я наивно полагал, что раз никто не сказал мне об этом сходстве, оно обязательно должно что-то значить. Мне не пришло в голову, что все молчали не потому, что скрывали какую-то тайну, а потому, что нечего было скрывать. Ни для кого сходство сестер не было ничем из ряда вон выходящим или даже просто особенным.
– Макар Андреевич, нельзя ли попросить вас остановиться? – очень сухо проговорила Шестакова. – Боюсь, я буду вынуждена предложить моим детям вывести вас, потому что я уже устала…
– А как же моя история, случившаяся восемнадцать лет назад? – очень натурально удивился Илюшин. – Эльвира Леоновна, я даже еще не начал ее рассказывать, а ведь это и ваша история тоже! Кстати, она хорошо начинается: жили-были мужчина и женщина, которые очень любили друг друга…
– Все, мне это надоело. Пошел вон отсюда! – приказал Эдуард, делая попытку встать, но Илюшин его опередил – с неуловимой быстротой оказался возле Шестакова и наклонился к нему, прижав парня к спинке кресла. Эдуард попробовал подняться, но сила, с которой его держали, не давала ему даже дернуться. Разъяренное лицо Илюшина оказалось очень близко от него, и он проговорил, тихо, но отчетливо выговаривая слова:
– Сиди, не двигаясь. Попробуешь уйти – пристрелю.
Эльвира Леоновна вскрикнула. Леонид вскочил и бросился к брату, но Илюшин уже стоял позади кресла Эдика, и рука его нырнула в задний карман джинсов.
– Леня, у него пистолет! – завизжала Лариса, и парень остановился.
– Своевременное замечание. – Макар по-прежнему не вынимал руку из кармана. – Леонид Сергеевич, вернитесь на место.
Шестаков попятился.
– Я милицию вызову, – побелевшими губами прошептала Эльвира Леоновна. – Уходите!
– Милиция здесь будет, само собой, – согласился Илюшин. – Но сначала я все-таки расскажу вам эту историю. Не люблю, знаете ли, чувствовать себя дураком. Так вот… – Он пересек комнату, но не сел, а остался стоять за креслом, опершись ладонями на зеленую спинку. – Жили-были красивый хирург и красивая женщина. Правда, красивой ее считали не все, но я склонен полагать, что она была очень привлекательной. Правда, Эльвира Леоновна?
Шестакова не ответила.
– Привлекательной… – повторил Илюшин. – И очень несчастной, кстати. Но я забежал вперед. Итак, жили-были два человека, которые полюбили друг друга, и звали их Антоша Соколов и Татьяна Любашина.
Эля вздрогнула и подалась вперед всем телом.
– Как? Танюша! Я ее помню! Она была замечательная! И красивая, правда…
Эльвира Леоновна даже не взглянула в сторону старшей дочери. Лицо ее было бесстрастным, как у статуи.
– Как-то раз она затащила к себе в постель доктора Соколова, – продолжал Илюшин, пристально наблюдая за Шестаковой, – а тот возьми да и влюбись в беспутную двадцатидевятилетнюю Таньку. Нелепо, правда, Эльвира Леоновна? Он должен был выбрать вас – вы ведь тоже любили его. Обхаживали целый год, боялись вспугнуть, наверное… Может быть, ссорились из-за него с сестрой. Хотя крайне глупым с моей стороны было предполагать, будто вы убили Розу – нет, она действительно уехала, потому что не выдержала…
– Чего не выдержала? – громко спросила Эля.
– Она не выдержала того, что они сделали вместе с вашей мамой, – помолчав, объяснил Макар. – Они убили Татьяну Любашину.
Эльвира Леоновна даже не вздрогнула. В обращенных на Илюшина голубых глазах ничего не отразилось – как будто сами имена Антона Соколова и Татьяны Любашиной она слышала первый раз в жизни.
Боже, боже, как она его любила… Как хотелось обхватить темноволосую голову, прижать к своим коленям – или прижаться к нему самой, вдыхая его запах, слушая заразительный смех, проваливаясь в счастливый невозможный сон, где он не сводил бы с нее восхищенных глаз, баюкал на руках, как ребенка, пересчитывал родинки на ее плече, прикасаясь губами к каждой.
Боже, какой осторожной она была. Как опасалась вспугнуть, как приучала понемногу к их дому, как постепенно убеждала его в мысли, что не может стать очередной его интрижкой, одной из десятков дамочек, прыгавших как блохи к нему в постель и так же быстро исчезающих оттуда, что она может быть только единственной. Антоша, Антоша… Слабый, доверчивый, ласковый, добрый… Любимый.
Чего только она не пережила, видя его рядом с Розой. Роза поверхностна, легкомысленна – ей нет большой разницы, с кем флиртовать, делить постель и по чьим волосам будет скользить ее тонкая длинная рука. Роза, конечно, была влюблена в Антошу, но чего стоила ее девчоночья влюбленность рядом с чувством самой Эльвиры! Как она торжествовала, видя, что он не увлечен сестрой, и как страдала, вспоминая, что судьбой выданы им с Розой одинаковые лица, и раз он не влюбился в одно – значит, не полюбит и другое.
Приманивала его маленькими сюрпризами, приглашая людей, которые были бы ему интересны, играла в недоступность – и тут же становилась покладистой, с наслаждением ловя интерес в его глазах, сдерживалась, чтобы не смеяться от счастья, когда он стал приходить не раз в две недели, а каждую субботу… Лепила из себя идеальную женщину – не холодный идеал, отталкивающий мужчин, а земную, достижимую. Неожиданно слабое место ее – дети – оказалось сильным: Антоша симпатизировал детям, и ему нравилось смотреть, как она играет с ними, целует перед сном. Что ж, тем охотнее она исполняла все это, всегда – каждую секунду! – оставаясь искренней перед ним.