Бежать некуда — за спиной и по сторонам скальная стена. Над головой тоже скальный козырек (это чтобы я с помощью левитации не смылся). Выставил перед собой палку, прекрасно понимая, что защитит она меня не лучше зубочистки. Надо было не с костром возиться, а заточить! Хотя какой толк от копья, если против тебя вышел медведь-зомби?!
Зловещий зверюга тоже все понимал и к палке уважения не проявил — небрежным ударом лапы выбил из рук, подался вперед, преодолев последние шаги. С оскаленных клыков струились потеки сукровицы и загустевшей слюны, повеяло смрадом.
Мне оставалось лишь одно — зажмуриться.
Вот и все…
* * *
Как я оказался в море, помнил смутно. Как этот монстр меня не тронул, понимал, но не понимал — почему: восставший из мертвых медведь просто развернулся и медленно растворился в темноте. Видимо, в какой-то момент я осмелился раскрыть глаза и сбежать. Или не раскрывал — так и драпал, зажмурившись.
Бревно, притащенное на мелководье еще днем, пригодилось — я плыл, держась за него. Как у меня хватило ума им воспользоваться, не понимаю — не иначе как жаба постаралась, пока мозги хозяина были парализованы от испытанного ужаса.
Куда я плыл? Тоже не знаю — куда течение несло. Лишь бы подальше от этого милого острова: оставаться рядом с тварью из фильма ужасов мне хотелось менее всего на свете.
Вспомнил о так и не съеденном мясе, оставшемся под камнем. Желудок скрутило судорогой, но полноценной рвоты не вышло — лишь воздух и слюна.
Восход солнца я встретил все на том же бревне (а куда ты денешься с подводной лодки?). К тому времени я начал понемногу здесь обживаться: на огрызках сучьев узлом завязал штаны и рубаху; обхватив ствол руками, попытался подремать (безуспешно).
Рассвет разогнал ночные страхи, заставив здраво подумать о странных событиях. А не стал ли я жертвой галлюцинации, вызванной проблемами адаптации к новому телу? Вспомнил — монстр двигался в полной тишине. То есть глаза выдавали информацию, а слух нет, — это вроде бы один из признаков обмана зрения.
А как же нюх? Я запах почуял из пасти — нос тоже был обманут?
Не так уж часто люди попадают в другой мир, да еще таким мистическим способом, — мало ли что при этом может произойти в голове! Ведь мертвые медведи не ходят — это бред. Поспешил я вчера: надо было головой думать, а не тем, чем обычно.
Возвращаться назад, правда, почему-то не хотелось — голос разума не убеждал. Альтернативной суши тоже не предвидится — море пустынно. Но ничего: я же помню, в какой стороне был тот берег, замеченный со скалы. Солнце есть — сориентируюсь.
Бревно было слишком крупным, и, несмотря на все мои усилия, оставалось непонятным: сдвигается ли оно в нужном направлении или так и дрейфует по воле течения? Не имея ориентиров, не понять. Монотонные усилия без видимого результата серьезно напрягали, к тому же я чертовски голоден, перенес несколько стрессов и одну собственную смерть, устал как собака, ночь не спал и начал синеть от холода: морская вода все же не парное молоко.
Мне себя было жалко.
А вот жалеть себя не надо — это может навредить больше, чем перелом ноги. Нельзя расслабляться. Если мозг начинает капризничать, надо его загрузить, чтобы не оставалось времени на чепуху.
Для затравки я начал вспоминать параметры резонатора. При всей его гениальной простоте там было что вспомнить: количество витков в каждой катушке, сечение проводов, толщина изоляции, химический состав материалов сердечников, способы запаивания вакуумных диодов и прочее-прочее. Сотни цифр, три страницы текста с инструкциями по сборке, настройке и эксплуатации — я загрузил мозг на целый час.
Затем дошла очередь до генератора и контрольно-измерительных приборов — еще час.
Ногу от холода и монотонных движений свело судорогой. Едва с ней совладав, я услышал хлопанье крыльев, и на дальний конец бревна уселась птица — крупный зеленый попугай с огромным клювом. Осмотрев меня неуважительным взглядом микробиолога, изучающего кишечного паразита при помощи микроскопа, он, потеряв к пришельцу из другого мира всякий интерес, начал чистить перышки.
— Эй! Зеленый! Попугаи над морем не летают! Ты откуда здесь взялся? С пиратского корабля? Или возомнил себя чайкой?
Птица, прекратив чистить перышки, уставилась на меня заинтересованно — человеческий голос ее явно заинтриговал.
Развивая успех, я рассказал пошлый анекдот про жену, любовника и попугая. Зеленый приблизился на пару шажков, склонил голову набок — заслушался.
Впервые в новом мире у меня появился полноценный собеседник — патологически жадную ручную жабу в расчет не беру.
* * *
Когда анекдоты про попугаев закончились, мы стали почти друзьями. Зеленый расположился в шаге от меня, на пеньке, оставшемся от толстой ветки, и, чистя перья, не забывал проявлять интерес к моему монологу. Я был ему за это благодарен — с того момента, как он появился, мне больше не приходилось загружать мозг скучными цифрами и описаниями. Я морально отдыхал, продолжая толкать наше плавстредство в сторону суши.
— Эй! Зеленый!. Анекдоты про пернатых закончились — больше не могу вспомнить. Может, на стихи перейдем? Как ты относишься к Гумилеву? Хорошо относишься? Молчание — знак согласия! Итак, Николай Гумилев, стихотворение «Попугай». То есть про тебя. В этом мире исполняется впервые — эксклюзивная декламация.
Осторожно перебросив ногу через бревно, я блаженно замер: отдохну минут пять, и заодно познакомлю зеленого с шедеврами земной поэзии:
Я — попугай с Антильских островов,
Но я живу в квадратной келье мага.
Вокруг — реторты, глобусы, бумага,
И кашель старика, и бой часов.
Восхищенный птиц, разинув клюв, взволнованно ловил каждое слово — явно за душу задело.
Пусть в час заклятий, в вихре голосов
И в блеске глаз, мерцающих, как шпага.
Ерошат крылья ужас и отвага,
И я сражаюсь с призраками сов…
Попугай, покинув позицию, подобрался ко мне, присел, вытянул шею, будто пытаясь изобразить хищного ящера мезозоя.
Пусть! Но едва под этот свод унылый
Войдет гадать о картах иль о милой
Распутник в раззолоченном плаще…
На этой строке меня невежливо перебили:
— В этом кабаке подают свежее пиво? — пропитым голосом матерого алкоголика поинтересовался попугай.
— Что?!!
Поступок пернатого оказался столь неожиданным, что я, дернувшись, опрокинулся набок, из-за чего бревно совершило полоборота вокруг своей оси. Зеленого при этом едва не смыло за борт — чудом успев взлететь, он с противно-укоризненными криками начал описывать круги над моей головой.