Оба начинают истерически хохотать.
— В кузов?
Парень в «Уайт снейк» указывает большим пальцем.
— Подними щеколду и хорошо запри за собой изнутри. И, — он высовывается из окна настолько, что я чувствую в его дыхании запах шоколада, — мы скоро сделаем остановку, крошка. Чтобы немного передохнуть. Очень скоро.
Он хлопает по ладони своего напарника и поднимает окно.
Белый кузов грузовика без каких-либо опознавательных знаков, поэтому я не знаю, чего ожидать от его содержимого. Чтобы открыть щеколду, мне приходится всем своим весом повиснуть на металлической ручке. Я понимаю, что дальнобойщики спешат, поэтому быстро забираюсь внутрь и закрываю дверь с помощью веревки, которую приладили к внутренней обивке кузова.
Окон здесь нет. Темно, хоть глаз выколи, и ужасно холодно. Я вытягиваю руки, как слепец, и нащупываю куриные тушки в полиэтилене и бифштексы на кости. Грузовик подскакивает на ухабах. Через стену из сырого мяса я слышу, как парень в рубашке «Уайт снейк» подпевает песням «Ганз эн Роузес».
Мне кажется, что я умру, сейчас мне намного страшнее, чем ночью на пустынной дороге. Я замерзну до смерти, и когда через два часа они откроют щеколду, я буду синей и скрюченной, как зародыш. «Думай, — велю я себе. — Шевели мозгами. Как, черт возьми, живут эскимосы?»
И я вспоминаю. Еще в пятом классе мы изучали эскимосов, инуитов, и я спросила мисс Клиари, как им удается не замерзнуть в доме изо льда. «Они разводят костер», — ответила она. Хотите верьте, хотите нет — но изо льда строят дом. Необычный дом, но все-таки дом. Он сохраняет тепло их тел.
В кузове мало места для маневров, но мне хватает. Я опускаюсь на корточки, боясь упасть в движущемся автомобиле. Тушка за тушкой я перекладываю мясо от стен грузовика себе за спину, оставляя крошечное пространство для собственного тела. Действовать становится легче, когда глаза привыкают к темноте. Я обнаруживаю, что если перекладывать тушки вырезкой, то стены импровизированного домика не рушатся.
— Чем ты там занимаешься, лапочка? — слышу я. — Готовишься к встрече со мной?
А потом раздается грубый голос водителя:
— А ну-ка заткнись, Эрл, или я брошу тебя в кузов, чтобы остыл.
Я забираюсь в крошечное убежище, которое соорудила, и крепко обхватываю себя руками. «Скоро, — думаю я, — меня уже будут греть другие руки». Не знаю, стало ли теплее, но мне кажется, что стало, — а это совсем другое дело.
Я знаю: это она. Это она велела Сэму избавиться от Хадли. Зачем же еще ему уезжать? Он был счастлив на ферме, и Сэм с ним отлично ладил, не было никаких проблем. Во всем виновата моя мать: она вбила себе в голову, что может вершить судьбы других, и искренне считает, что права.
Она думает, что прилично бегать и глупо хихикать вместе с Сэмом, да? Но я полюбила — по-настоящему полюбила, понимаете! — и это конец света. Между мной и Хадли на самом деле возникло нечто особенное. Я знаю, что говорю. Где-то с неделю у меня был жених в школе — здесь совершенно другое. Хадли рассказал мне, как его отец умер за работой прямо у него на глазах, о том, как он чуть не утонул в проруби. Он рассказал мне о том случае, когда украл пачку печенья из «Уолмарта» и не мог заснуть, пока не вернул ее назад. Иногда он плакал, делясь со мной такими подробностями. Он сказал, что такой, как я, больше нет.
Мы обязательно поженимся — разве в Миссисипи не расписывают в пятнадцать лет? И у нас будет собственная ферма. Будем выращивать клубнику и бобы, помидоры черри и яблоки, и, надеюсь, никакого ревеня. У нас будет пятеро детей. Если все пятеро пойдут в Хадли, я не расстроюсь, если только у меня будет одна маленькая доченька. Я всегда хотела иметь свою копию.
На выходные я стану приглашать отца, чем буду невероятно злить маму. А когда они с Сэмом приедут к нам в гости — мы им не откроем. Мы натравим на нее доберманов. А когда она будет стоять у машины и молить о прощении, мы врубим на улице стереоколонки, чтобы заглушить ее мольбы голосами Трэйси Чэпмена, «Буффало Спрингфилд» и остальных исполнителей баллад, которые так любит Хадли.
Он приходил ко мне перед отъездом. Незаметно пробрался ко мне в комнату, прижал палец к моим губам, чтобы я сохраняла молчание. Он сказал мне, что вынужден уехать, потом стянул сапоги и юркнул ко мне под одеяло. Положил руки поверх моей ночной рубашки. Я сказала, что они холодные, а он засмеялся и прижимал их к моему животу, пока они не согрелись.
— Я не понимаю, — шептал он, — мы вместе с Сэмом уже больше пятнадцати лет. Он мне ближе, чем родной брат. Здесь мой дом.
Мне показалось, что он плачет, а слез его я видеть не хотела, поэтому не поворачивалась к нему лицом. Он сказал:
— Я вернусь за тобой, Ребекка. Я не шучу. Я никогда не встречал такой девушки, как ты.
По-моему, именно так он и сказал.
Но я не собираюсь сидеть и ждать, пока моя мама в кухне будет чистить яблоки с Сэмом или массировать ему после обеда ноги. Я не собираюсь сидеть и ждать, делая вид, что ничего не произошло. По всей видимости, ей плевать на меня, в противном случае она бы не выгнала Хадли.
Однажды я сказала Хадли:
— Я понимаю, что ты мне почти в отцы годишься.
Я к тому, что десять лет — большая разница. А он успокоил меня, что я не обычная пятнадцатилетняя девочка. В Стоу пятнадцатилетние подростки читают «Тайгер Бит» [3] и ходят по бостонским магазинам, чтобы поглазеть на звезд мыльных опер. Я ответила ему, что Стоу отстал уже года на три: в Сан-Диего этим занимаются двенадцатилетние. А Хадли согласился:
— Что ж, наверное, этим девочкам и есть по двенадцать.
Я верю в любовь. Считаю, что любовь — как удар обухом по голове, как будто из-под ног у тебя выдернули ковер. И любовь, как ребенок, требует к себе ежеминутного внимания. Когда я стою рядом с Хадли, мое дыхание учащается. Колени дрожат. Если сильно потереть глаза, в уголках я вижу его образ. Мы были вместе целую неделю!
Пока между нами ничего не было. Мы были очень близки к этому — как тогда на сеновале на попонах. Но именно он продолжает меня отталкивать, что вы на это скажете? Мне казалось, что всем парням только секс и нужен, — вот еще одна причина, по которой он сводит меня с ума. Он говорил:
— Неужели ты не хочешь еще на пару дней продлить свое детство?
Мама рассказала мне о сексе, когда мне исполнилось четыре. Начала она так: «Когда мужчина и женщина очень сильно любят друг друга…», но потом запнулась и поправила себя: «Когда мужчина с женщиной состоят в браке и очень сильно любят друг друга…» По-моему, она не поняла, что я уловила ее оговорку. Я не должна заниматься сексом вне брака — для меня это просто не имеет никакого смысла. Во-первых, большинство старшеклассниц уже имели сексуальные отношения до окончания школы и лишь малая толика забеременела — мы же не дуры. И во-вторых, брак не венец всей жизни. Можно быть замужем, но, как по мне, это абсолютно не означает, что ты любишь мужа.