Одной рукой держась за перекладину, Филлис Уиверн улучила момент и влепила Гилу Кроуфорду сильную пощечину.

Резкий звук удара отразился эхом по вестибюлю, не желая утихать.

Рука Гила взлетела к щеке, и даже почти в полной темноте я увидела, как блестят белки его испуганных глаз.

Она подобрала подол платья и сманеврировала обратно к лестнице, по которой умудрилась спуститься с поразительной грациозностью.

Не глядя ни направо, ни налево, Филлис Уиверн прошествовала — для этого нет другого слова: она выглядела, будто идет в торжественной обстановке по центральному проходу Вестминстерского аббатства — она прошествовала по вестибюлю к подножию западной лестницы, поднялась на пролет, продолжая придерживать юбку рукой, и встала в позу у ограды импровизированного балкона спальни.

После пронзительной паузы со слышным клацаньем включился второй прожектор, поймав ее в луч света, будто экзотического мотылька.

Она прижала ладони к груди, трепетно вздохнула и произнесла первую строку:

— О, горе мне!

Она сказала что-то,

— произнес Ромео.

— О, говори, мой светозарный ангел! —

продолжил он довольно нерешительно.

Ты надо мной сияешь в мраке ночи,

Как легкокрылый посланец небес

Пред изумленными глазами смертных,

Глядящих, головы закинув ввысь…

Я не могла не думать о глазах Гила Кроуфорда.

— Ромео! —

ворковала она.

Ромео, о зачем же ты Ромео!

И так далее. Остальное представление было в том же сопливо-балконном духе — куча старого гноя, правда, — и я поймала себя на том, что жалею, что они не выбрали более волнующую сцену из пьесы, например, одну из тех, что касается токсикологии, — единственную воистину достойную часть «Ромео и Джульетты».

Нас заставили слушать эту пьесу целиком во время одного из принудительных отцовских радиовечеров по четвергам, во время которого я пришла к выводу, что, хотя Шекспир хорошо управлялся со словами, он ни капли не смыслил в ядах.

Разница между ядами и снотворными, видимо, ускользнула от него, и он совершенно запутался, когда дело дошло до растительных и минеральных отравляющих веществ, воздействующих на головной и спинной мозг.

Несмотря на все эти многословные фокусы-покусы с собиранием трав при лунном свете, симптомы Джульетты не указывают на использование чего-то особенно загадочного — старая добрая синильная кислота, добавленная в питьевую воду.

Во веки веков, аминь!

Теперь Филлис Уиверн и Десмонд Дункан кланялись. Соединив руки, словно Гензель и Гретель, они сделали несколько шагов к залу, потом отступили и снова приблизились, будто волны, бьющиеся о песок.

Раскрасневшись от удовольствия или чего-то другого, они оба сильно вспотели, и их грим при ближайшем рассмотрении в свете прожекторов внезапно показался ужасным.

Филлис Уиверн оказалась так близко к Неду, что его рот распахнулся, словно у камбалы на рыбном прилавке, так что Мэри пришлось толкнуть его под ребра.

Я посмотрела наверх как раз вовремя, чтобы заметить темную фигуру, исчезающую в тенях наверху лестницы, прямо над импровизированным балконом Джульетты.

Это был Доггер, и я вдруг поняла, что он находился там все время.

11

Когда свет в вестибюле снова включили, у меня появилась первая возможность осмотреть всю публику.

В заднем ряду со счастливым лицом сидел Дитер. Рядом с ним, жуя мятную конфетку, расположился доктор Дарби, а по соседству — миссис Мюллет с мужем Альфом.

Каждый из них, казалось, погрузился в транс, глупо и недоуменно моргая, как будто с удивлением обнаружил себя в прежнем теле.

Театр, я полагаю, — форма массового гипноза, и если дело в этом, то Шекспир, несмотря на его химические пробелы, определенно один из самых великих гипнотизеров, когда-либо существовавших.

Я видела, как на моих глазах ткутся чары, прерванные пощечиной, затем снова сотканные с той же легкостью, как бабушка вяжет носок. Это было чудесно — на самом деле это настоящее волшебство, если поразмыслить.

Сейчас актеры ушли смывать грим, а съемочная группа скрылась в верхней части дома делать то, что они обычно делают после представления. Они не остались и не смешались с публикой, но, вероятно, это часть волшебства.

Внезапно в вестибюль ворвался порыв холодного ветра. Кто-то открыл входную дверь, чтобы подышать свежим воздухом, и издал изумленный возглас, послышались крики, и теперь все, включая меня, столпились у выхода.

Всем стало очевидно, что трактор или не трактор, сани или не сани, но никто сегодня вечером не попадет домой в Бишоп-Лейси.

Тем не менее Дитер оказался достаточно храбр, чтобы попытаться. Закутавшись в тяжелое пальто и оценив размеры белой горы, образовавшейся так внезапно, вскоре скрылся в темноте.

— Лучше позвонить Тому Макгалли, чтобы он пригнал снегоочиститель, — предложил кто-то.

— Нет смысла, — донесся голос из дальнего угла, — я уже здесь.

Прокатились нервные смешки, когда Том вышел вперед и выглянул за дверь вместе со всеми нами.

— Чертова куча снега, — сказал он, и почему-то его слова прозвучали официально. — Чертова огромная куча снега.

Несколько дам испуганно поднесли руки к шеям. Мужчины с ничего не выражающими лицами обменялись между собой быстрыми взглядами.

Десять минут спустя вернулся Дитер, покрытый снегом, качая головой.

— Трактор не заводится, — объявил он. — Аккумулятор сел.

* * *

Викарий, как обычно, взял на себя руководство.

— Позвони Берту Арчеру в гараж, — сказал он Синтии. — Скажи пригнать сюда эвакуатор. Если не сможешь дозвониться до Берта, оставь сообщение Нетти Рансиман на коммутаторе.

Синтия угрюмо кивнула и потащилась к телефону.

— Миссис Мюллет… Я ее где-то видел… Миссис Мюллет, можно ли приготовить чаю и, может быть, немного какао для детей?

Миссис Мюллет направилась в кухню, счастливая оттого, что оказалась одной из первых, чьей поддержкой заручились. Когда она скрылась в коридоре, вернулась Синтия.

— Линия оборвалась, — объявила она монотонным голосом.

— Что ж, — промолвил викарий, — поскольку мы, судя по всему, должны провести здесь некоторое время, остается только смириться с этим, не так ли?