Я ткнула в защитные очки фонариком — и промахнулась!
Фонарик выскользнул из моей руки и начал падать, будто в замедленном кино, переворачиваясь, на крышу, где наполовину зарылся в сугроб, выстрелив лучом света под безумным углом и этим отчасти ослепив нападающего.
Я не тратила ни секунды. Я присела и снова щелкнула зажигалкой.
Клац! Клац! Клац! Клац!
Как я зла! Надо было покрыть фитили слоем свечного воска, но нельзя предусмотреть все. Они явно намокли.
Цепкие перчатки оказались неуютно близко. Это лишь вопрос времени, когда они смогут схватить меня за лодыжку и стащить на крышу.
С этой тревожной мыслью я полезла выше по обмазанной глиной каминной трубе, двигаясь по кругу к восточной стороне.
Нападающий следовал за мной, возможно, надеясь, что я поскользнусь и упаду. Высоко над его головой в жутком шлеме в холодном воздухе был виден каждый мой выдох, я прильнула к верхней секции дымохода, как банный лист.
Прошла секунда, потом другая. Неожиданно я почувствовала, что становится теплее. Ветер утих или внезапно наступило лето? Может, у меня начинается лихорадка?
Я подумала о тысяче предостережений миссис Мюллет.
«Холод сводит в могилу, — неустанно твердила она мне. — Одевайся теплее, дорогуша, если хочешь получить поздравление от короля на свой сотый день рождения».
Я подтянула кардиган к подбородку.
Подо мной фигура резко повернулась и двинулась к зубчатой стене западного крыла. Странная затея, но я почти сразу же поняла причину.
На крыше, над тем местом, где находится гостиная, между парой тонких бамбуковых шестов была натянута радиоантенна.
Схватив ближайший шест перчатками, нападающий уперся сапогом в гнездо, где закреплен шест, и резко дернул. Вероятно, главным образом от холода, бамбук выскочил легко, как спичка. Теперь его держала только медная проволока. Быстрый поворот запястья, и она отвалилась, оставив в руках моего противника бамбуковый шест с двумя угрожающе зазубренными концами. С одного конца свисал белый фарфоровый изолятор, каким-то образом не отвалившийся вместе с проволокой.
Я снова обнаружила, что смотрю прямо в поднятое вверх лицо нападающего. Если бы я только могла дотянуться и сорвать защитные очки с этого лица — но я не могла.
Эти безумные глаза уставились на меня сквозь зеленое стекло с леденящей смертельной ненавистью, и меня сотрясла такая дрожь, какой прежде я не испытывала.
Эти глаза, поняла я с неожиданно тошнотворным ощущением, не были окаймлены привычными очками в роговой оправе. Нападающий — не Вэл Лампман.
— Меня убивает Марион Тродд! — услышала я свой крик, и это понимание, должно быть, удивило ее не меньше, чем меня.
Должно быть, мне бы не было так страшно, если бы она что-нибудь сказала, но она молчала. Она стояла, не говоря ни слова, посреди гонимого ветром снега, уставившись на меня с этим выражением холодной ненависти.
А потом, как будто выходя на поклон в конце пьесы, она подняла защитные очки и медленно сняла летный шлем.
— Это были вы, — выдохнула я. — Вы и Вэл Лампман!
Она издала тихое презрительное шипение, как змея. Не говоря ни слова, она вытянула шест и яростно ткнула меня в центр груди.
Я издала крик боли, но как-то умудрилась изогнуться в направлении удара. И одновременно подтянулась немного выше.
Но с тем же успехом я могла не утруждаться. Конец палки с болтающимся на нем изолятором теперь завис прямо перед моим лицом. Я просто не могла позволить ей ткнуть меня в глаза или зацепить уголок рта проволокой, словно рыбу на крючке.
Почти не думая, я схватила конец шеста и сильно ударила его о трубу. От удивления Марион выпустила другой конец, и шест тихо упал в снег.
Теперь, неожиданно впав в ярость, как будто желая лично разорвать меня на части голыми руками, она бросилась прямо на меня, на этот раз сумев крепко ухватиться за кирпичи выступа. Она уже наполовину подтянулась, когда вдруг дернулась и застыла в воздухе, как куропатка, подстреленная на ветру.
До меня донеслось приглушенное проклятие.
Птичий клей! Птичий клей! О радость — птичий клей!
Я намазала подветренную часть дымохода гостиной дополнительной порцией клея из соображений, что Дед Мороз предпочтет выбраться из саней на защищенной стороне.
Марион Тродд яростно дергалась, пытаясь высвободить руки из приклеившихся перчаток, но чем больше усилий прикладывала, тем больше запутывалась в сапогах и длинном пальто.
Я лениво размышляла, когда готовила свое зелье, ослабеет ли клей от холода, но стало ясно, что нет. Даже наоборот, он стал сильнее и более липким, и с каждой минутой становилось очевиднее, что Марион может надеяться сбежать, только если разденется полностью.
Я воспользовалась моментом и снова начала клацать зажигалкой.
Клац! Клац! Клац!
Будь все трижды проклято! Чертов фитиль отказывался воспламеняться.
В последовавшем жутком молчании, пока Марион Тродд тщетно пыталась высвободиться и ее движения становились все более ограниченными, до моих ушей донеслось пение:
Родился Тот, Кого народ
Ждал много, много лет…
Не знаю почему, но эти слова пробрали меня до костей.
— Доггер! — завопила я хриплым, прерывистым от холода голосом. — Доггер! Помоги мне!
Но в глубине души я понимала, что пока все хором поют о Вифлееме, они вряд ли меня услышат. Кроме того, от крыши до вестибюля слишком далеко, между нами слишком много кирпича и дерева Букшоу.
Ветер вырывал слова у меня изо рта и бессмысленно смахивал их прочь, в сторону застывшего сельского пейзажа.
И тут до меня дошло, что ведь меня ничто не удерживает от побега. Все, что мне требуется, — это спрыгнуть подальше от Марион Тродд и броситься к лестнице.
Она почти наверняка оставила дверь открытой. В противном случае как она собиралась вернуться в дом после того, как прикончит меня?
Она оскалила зубы и скорчила гримасу, когда я прыгнула, но не смогла высвободиться и схватить меня, когда я пролетела над ее плечом. Мои колени согнулись, когда я приземлилась на сугроб.
Жаль, что я не смогла придумать благородную дерзкую колкость, чтобы бросить в ее рычащее лицо. Страх и сильный холод мало что оставили от меня, кроме скорчившегося дрожащего свертка.
И тут я вмиг вскочила на ноги и побежала по крыше, будто за мной по пятам неслись все гончие ада.
Мне повезло. Как я и предполагала, дверь на лестницу была открыта. Желтый свет лился на снег теплым гостеприимным треугольником.
Шесть футов до безопасности, подумала я.
Но внезапно дверной проем заслонил черный силуэт, загородив свет — и путь к побегу.