Очертания человека были неясными — мешало стекло! — и ему показалось, что это Зямщиц, которым теперь пугают местных жителей: какое-то мохнатое, обезьяноподобное чудовище. Но вот он скользнул между соснами и растворился в темноте. Русинов тихо отодвинул стекло форточки и снова припал к прибору. Это был нормального облика мужчина, однако двигался странно, словно подкрадывался, перебегая от дерева к дереву в каких-нибудь десяти метрах от машины. Скорее всего, местный житель пришёл полюбопытствовать, кто ночует тут у реки: на голове вроде бы кепка и лицо безбородое — всё, что можно разглядеть в прибор. Вот нагнулся, поднял что-то с земли и затаился у дерева. У Русинова возникла мысль попугать пришельца сигналом, и он уже потянулся к рулю, но в этот миг сильный удар по машине заставил его отдёрнуться. Он схватил карабин и, распахнув дверь, выстрелил в воздух. Громкое эхо троекратно отозвалось в близких горах. Передёрнув затвор, Русинов взял фонарь и выскочил на улицу. в луче света были лишь камни и деревья…
От удара на лобовом стекле разбежались четыре длинных трещины с сеткой мелких на месте попадания камня — будто перекрестье прицела. Либо это в самом деле был сумасшедший Зямщиц, либо туристов здесь не жаловали. Он вернулся в машину, запустил двигатель и вырулил на дорогу. Лучше всего уехать с этого места, иначе не уснуть до утра в ожидании нового нападения. Паутина трещин непривычно маячила перед глазами. Через три километра Русинов выключил фары и, приглядевшись во тьме, проехал ещё немного, чтобы сбить с толку этого психа. На новом месте он долго не мог заснуть, теряясь в догадках, кто бы это мог быть, и не раз пожалел, что поехал в экспедицию один: невозможно будет работать с вечной оглядкой. Ко всему прочему, он вспомнил Петра Григорьевича и неожиданно подумал: не специально ли он направил его в эти края искать Кошгару, а тем временем приготовит ему сюрпризы, наподобие этого? Может, и нет здесь никаких камней со следами человеческих рук? Может, они такой же блеф, как «летающие тарелки», запущенные лазерным лучом?..
Однако наутро, когда Русинов перенёс на топооснову точки «перекрёстков», ночные раздумья и сомнения сразу отступили. Между истоками Колвы и Вишеры находился один из опорных «перекрёстков» в окружении трёх других, замыкающих его в треугольник с острым углом, ориентированным на север. К тому же из этого района брали своё начало ещё и Унья — левый приток Печоры, а за хребтом — река Лозьва со своим притоком. Этот речной узел должен был что-то означать! «Унья» переводилась «поднимающая наверх, выносящая из глубин». Что она выносила? А «Лозьва» очаровывала поэзией — «вьющийся звук». Но в которой реке, в каком из множества их больших и малых притоков видели когда-то стены, выложенные из тёсаного камня?
И где она, Кошгара, — не посёлок, бывший здесь ещё в восемнадцатом веке, и даже не древний арийский город, а сама гора с сокровищами?
Сначала он решил обследовать все притоки Колвы, ибо один из них, безымянный и отмеченный на карте пунктиром, что означало его сезонный характер, проходил по краю «перекрёстка». Покрутившись по зарастающим лесоповалам, Русинов выехал на дорогу, идущую по водоразделу Колвы и Вишеры, на которой отчётливо были видны следы лошади и телеги. Проехали здесь, похоже, уже после дождя, причём в одну сторону — обратного следа не было. Значит, человек на телеге наверняка сейчас находился где-то в лесу. Это вдохновило больше, чем сам «перекрёсток»: есть у кого спросить Кошгару!
За очередным поворотом в лесу резко посветлело, и перед Русиновым открылась широкая и длинная поляна с изгородью. За ней, у леса, показался приземистый барак с тремя высокими трубами. Вокруг лежали деревянные бочки, сотни бочек, раскатанных по поляне как попало, а за изгородью — огород с картошкой. Тут же, по поляне, бродила старая лошадь с колокольчиком на шее, и звон его навевал уныние и какую-то обречённость.
Русинов подошёл к бараку, постучал в дверь. В ответ ему с чердака заорал петух. По всей вероятности, здесь жили серогоны — сборщики живицы: полные сосновой смолы, бочки стояли под навесом у стены барака и тут же — множество жестяных конусообразных посудин… Русинов толкнул дверь и остановился, привыкая к темноте. Застоялая вонь нечистого жилья ударила в нос.
— Есть кто живой? — позвал он.
Рядом из умывальника в чёрный от грязи таз капала вода. Он заметил ещё одну дверь и потянул на себя. Сквозь низкие окна в большую комнату пробивался сумеречный свет. Необычная нищета и грязь вызывали чувство омерзения: какие-то старые железные койки с тряпьём вместо постели, длинный стол, заваленный немытыми алюминиевыми мисками, кружками, окурками и ссохшимися кусками хлеба, пустыми бутылками, которые к тому же плотными рядами стояли по углам и под кроватями. Русинов вышел на улицу и отдышался. Этот чудесный древний бор годился для санатория; здесь виделся берендеевский терем, семь братьев-богатырей из сказки, но никак не убогое жильё и чудовищная грязь. Русинов сел на бочку и стал слушать кукушку. Возле ног проскочил бурундук и скрылся в траве. Человек своим присутствием осквернял первозданность здешней природы. Серогоны, похоже, жили тут круглый год: старые поленницы дров и кучи свеженаколотых торчали из травы возле барака.
— Эй? Ты кто? — вдруг услышал Русинов насторожённый голос за спиной.
У бочек стоял бородатый, черноглазый мужичок с топором в руках, готовый в любой момент исчезнуть, как бурундук в траве. Одёжина, пропитанная смолой, стояла колом, из слипшейся бороды торчала летучая сосновая кора.
— Да вот, человек, — проронил Русинов.
— Вижу! А чего приехал? — Вместо зубов у мужичка торчали редкие, чёрные корни.
— Дорога привела… подойди, поговорим.
Мужичок сделал несколько шагов, держа топор наготове:
— Чай у тебя есть?
— Есть…
Он тут же бросил топор и побежал в барак. Через секунду вылетел оттуда с чёрной консервной банкой, встал на колени и сгрёб заскорузлыми руками щепки.
— Тащи! Только тихо!
Русинов достал из машины пачку чая — под банкой уже полыхал костерок. Мужичок, посверкивая глазами, нюхнул заварку и высыпал всю в банку.
— Ух, чифирнем! А ещё есть?
— Сказал бы сразу, — Русинов вернулся к машине.
— Неужели и водка есть? — округлил глаза мужичок.
— И водка есть, — он достал ещё пачку чая и бутылку, но чернобородый заозирался, замахал руками:
— Водку не надо! За водку бить будут!
Он снова сбегал в барак и, видимо, спрятал вторую пачку заварки. Вернулся сияющий, добродушный и доверчивый, как будто встретил старого друга.
— Слышу — тарахтит! Думаю, ну, опять менты! А я же один тут с дипломатическим паспортом! — заливался он, помешивая чифир щепкой. — Паша говорит: рви на хазу, понюхай. Я скачками!.. Ты про чифирок молчи! А то мне не дадут, всё отнимут. Я сейчас глотну, потом им сигнал дам. Они ждут…
— Погоди, не давай сигнала, — попросил Русинов. — Ты давно тут живёшь?