– Ха-ха! – рассмеялась она, и от того, как замысловато он передразнил ее цветистые фразы, ей сразу же стало тепло.
Он всегда поддразнивал ее, подсмеивался над ее манерами. Но поскольку он, передразнивая ее, смотрелся намного глупее, чем она в очередной своей выходке, она просто смеялась и чувствовала себя свободной.
Она слышала, что их голоса, его и ее, звенели в морозном неподвижном сумрачном воздухе, как серебряные колокольчики. Каким прекрасным, каким поистине прекрасным было это серебристое уединение, какой чудесной была их игра!
Она потягивала горячий кофе, аромат которого витал вокруг них в холодном воздухе так, как витают вокруг цветов жужжащие пчелы, пила маленькими глоточками Heidelbeerwasser [118] , лакомилась холодными, сладкими вафлями с кремом.
Какой вкусной была еда! Как великолепно все пахло и звучало, каким чудесным все было на вкус здесь, в этой полной тишине, заполненной лишь снегом и наступающими сумерками.
– Ты завтра уезжаешь? – донесся до нее его голос.
– Да.
Последовала пауза, во время которой вечер окутал своей молчаливой, звенящей мертвенной бледностью бескрайние выси, бесконечность, до которой было рукой подать.
– Wohin?
Хороший вопрос – wohin? Куда? Wohin? Какое восхитительное слово. Ей не хотелось отвечать. Пусть это слово вечно звенит.
– Не знаю, – сказала она, улыбаясь ему.
Его лицо также осветилось улыбкой.
– Никто не знает, – сказал он.
– Никто не знает, – повторила она.
Повисла пауза, во время которой он быстро поедал вафли, как кролик поедает траву.
– Но, – рассмеялся он, – билет-то у тебя куда?
– О Боже! – воскликнула она. – Нужно же взять билет.
Это был удар. Она видела себя возле окошка кассы на станции. Но вот у нее появилась мысль, которая принесла ей облегчение. Она свободно вздохнула.
– Но ехать-то необязательно, – воскликнула она.
– Именно, – сказал он.
– Я имею в виду, что необязательно ехать в то место, что указано в билете.
Это было неожиданное решение. Можно взять билет, чтобы не ехать в указанное место. Можно сойти с поезда и отклониться от заданного направления. От определенной точки в пространстве. Это идея!
– Тогда возьми билет до Лондона, – сказал он. – Туда никогда не стоит ехать.
– Точно, – ответила она.
Он налил немного кофе в жестяную крышку от термоса.
– Ты скажешь мне, куда поедешь? – спросил он.
– Честно и откровенно, – призналась она, – я не знаю. Все зависит от того, в какую сторону подует ветер.
Он вопросительно посмотрел на нее, а затем сложил губы трубочкой, точно Зефир, и подул в сторону.
– Он дует в направлении Германии, – сказал он.
– Похоже, что да, – рассмеялась она.
Внезапно они увидели, что к ним приближается расплывчатая белая фигура. Это был Джеральд. Сердце Гудрун подскочило от внезапного, глубокого страха. Она поднялась на ноги.
– Мне сказали, что ты здесь, – раздался голос Джеральда, словно трубный глас, в беловатой сумеречной дымке.
– Мария! Ты появляешься как привидение, – воскликнул Лерке.
Джеральд не ответил. Он казался им сверхъестественным существом, призраком.
Лерке встряхнул термос – и перевернул его. Оттуда вытекло лишь несколько коричневых капель.
– Кончился! – сказал он.
Джеральд видел странную маленькую фигуру немца отчетливо и ясно, словно через бинокль. И она вызывала в нем крайнее отвращение, он хотел, чтобы она исчезла.
Тут Лерке потряс коробку с вафлями.
– Но вафли еще остались.
Не вставая с саней, он протянул руку и передал их Гудрун. Она неуклюже приняла коробку и взяла одну вафлю. Он бы предложил их и Джеральду, но было очевидно, что Джеральд не хотел, чтобы ему их предлагали, поэтому Лерке нерешительно отставил коробку в сторону. А потом поднял бутылку и посмотрел через нее на свет.
– И есть немного шнапса, – сказал он себе под нос.
Затем внезапно он галантным движением поднял бутылку – странная гротескная фигура – потянулся к Гудрун и сказал:
– Gnädiges Fraulein, – обратился он к Гудрун, – wohl...
Раздался звук удара, бутылка отлетела в сторону, Лерке упал навзничь, и все трое замерли, охваченные разными, но одинаково сильными чувствами.
Лерке посмотрел на Джеральда с дьявольской усмешкой на коричневом лице.
– Отличный удар! – сказал он с насмешливой демонической дрожью. – C’est le sport, sans doute.
В следующее мгновение он уже, смеясь, сидел на снегу – кулак Джеральда ударил его в челюсть. Но Лерке собрался, встал, дрожа, пристально посмотрел на Джеральда, и хотя его тело было слабым и хилым, в глазах горела дьявольская ухмылка.
– Vive le héros, vive...
Тут он весь обмяк, потому что Джеральд, охваченный черной яростью, налетел на него, и ударом кулака в челюсть, вновь свалил его, отбросив в сторону, точно куль соломы.
Но Гудрун подступила к нему. Она высоко подняла сжатую в кулак руку и опустила ее вниз, с силой ударив Джеральда по лицу и груди.
Он несказанно удивился, словно небеса разверзлись над ним. Его душа раскрылась широко, очень широко, чувствуя удивление и боль. Его тело рассмеялось, повернулось к ней, протянув сильные руки, чтобы, наконец, сорвать плод своего желания. Наконец-то его желание будет утолено!
Он сжал руками горло Гудрун – его руки были твердыми и невообразимо властными. А ее горло было таким прекрасно, таким восхитительно мягким. Кроме того под кожей чувствовались ускользающие жилки, поддерживающие ее жизнь. Это должно быть уничтожено, он может это уничтожить. Какое блаженство! О, какое блаженство, какое, наконец, наслаждение!
Его душа наполнилась ликованием утоленной страсти. Он смотрел, как последние искорки сознания покидают ее раздувшееся лицо, наблюдал, как закатились ее глаза. Какая же она уродливая! Какое блаженство, какое удовлетворение! Как прекрасно, о, как прекрасно это наконец-то дарованное ему Богом наслаждение! Он не чувствовал, что она сопротивляется и борется. Борьба станет ее последним порывом страсти в его объятиях! Чем сильнее она боролась, тем сильнее била его дрожь восторга, пока не наступил критический момент, пока борьба не достигла своей высшей точки – она перестала сопротивляться, движения становились все спокойнее, она постепенно замирала.
Лерке, лежавший на снегу, пришел в себя, но он был слишком оглушен, слишком разбит, чтобы подняться. Но в его глазах светился разум.